Философ и профессор Европейского гуманитарного университета Татьяна Щитцова стала новым представителем по вопросам образования и науки в офисе Светланы Тихановской. В период активных протестов она читала Канта на городских площадках Минска, весь последний год метко анализировала новую действительность и в конце концов вернулась в Вильнюс. Мы поговорили с философом о самом впечатляющем происшествии последнего времени, о том, в чем наш режим подобен арабскому миру и что позволяет верить в лучшее.
– Что из последних событий в Беларуси Вас наиболее поразило? Вы еще способны поражаться?
– Очень поразило, конечно, двойное убийство в квартире Андрея Зельцера. Не поверите: когда я узнала об этом происшествии, в разговоре с коллегой как раз отметила, что общество будто стало реагировать совсем по-другому. На базовом эмоциональном уровне мы уже не в состоянии так возмущаться, как возмущались, например, убийством Романа Бондаренко. Не то чтобы ужасный случай с Зельцером был воспринят как нечто нормальное, но такие вещи нас больше не удивляют, а это сильный показатель качественных трансформаций в обществе. Мы все включились в такой режим существования, который я раньше назвала внутренней оккупацией. Система движется по своей разрушительной инерции, а мы по-прежнему определяем себя как тех, кто поддерживает активный протест против насильственной власти, либо тех, кто просто против насилия. В опросах Королевского института международных отношений определенные вещи остаются стабильными, и одна из них – как раз то, что большинство высказывается против насилия. Это позволяет утверждать, что все было не зря, что у нас есть база для дальнейшего выстраивания взаимодействия, чтобы в итоге добиться прекращения насилия. А если мы станем разбираться с насилием, это запустит дальнейшую трансформацию общества, хотя сейчас и трудно сказать, как это будет выглядеть.
– Вы заметили, что в случае с Зельцером проявилось определенное несожаление об убитом силовике? Есть ли в этом опасность для мирного общества?
– Это, безусловно, досадная беспощадность, хотя и психологически объяснимая, но я должна отметить, что видела много обратных высказываний. Импульсивная симметричная реакция в духе древнего «око за око, зуб за зуб», естественно, радикально противоречит тому политическому, культурному и этическому протесту, который начался после выборов прошлого года. Если мы, не сговариваясь, сделали протест мирным, и эта установка была формирующей, конституционной для нового общества, которое вылилось на улицы городов с общим представлением о том, как бы хотело жить. Тогда была задана асимметричная рамка в отношении санкционированного властями и лично бывшим президентом насилия, мы противопоставили ему абсолютно другую жизненную установку, другой этос.
– Прошло более года после того, как задали этот идеал. Глядя на жертвы, которые несут белорусы, вы не разочаровались в такой модели протеста?
– Нет, не разочаровалась. Я действительно уверена, что это единственно верный способ выстраивать политическую альтернативу той системе власти, которую мы имеем. Ясно, при такой стратегии не стоит рассчитывать на стремительное свержение власти. Хотя такие характерные слова из публичного дискурса, как «блицкриг» и «свержение власти», – милитаристский словарь, он просто не соответствует тому солидарному обществу, которое заявило о себе в прошлом году, хотя я четко осознаю, что есть отдельные люди или отдельные группы, которые думают иначе. Есть еще один вариант свергнуть диктаторский режим, который обсуждался как теоретически возможный в Беларуси: не в результате массового народного ополчения, а в результате переворота, когда внутри самой власти люди договариваются и организуют перемены. По моим ощущениям, такой сценарий мало реалистичен, но это субъективное мнение, я не имею информации об их внутренних ресурсах. Но если во власти проявятся сознательные ответственные люди, которые понимают, что нужно остановить террор и что страна зашла в тупик, и будут в состоянии радикально изменить ситуацию, это будет хороший сценарий. Но при том условии, подчеркиваю, что он никак не будет связан со словом «расправа» и что речь не о чем-то незаконном, а, наоборот, как раз о том, что восстановит законность и будет развиваться в русле общей логики нашего демократического протеста.
– Как вам кажется, люди от власти сегодня руководят повесткой дня или сложившаяся ситуация управляет ими?
– По большому счету, все, что сейчас делают власти, есть реакцией на события прошлого года. Во-первых, на формирование нового политического субъекта – этой демократической множественности в обществе, так как ее солидарность делегитимизировала и десакрализовала власти и, естественно, известную личность. Во-вторых, на впечатляющие успехи в международной политике, которых удалось добиться офису Светланы Тихановской и благодаря которым этот новый политический субъект получил международную поддержку. Повестка дня задала плюральное демократическое сообщество, и оно, к счастью, держится благодаря поддержке диаспор и деятельности офиса Светланы Тихановской, НАУ и других общественных инициатив.
– Недавно я смотрела интервью российских деятелей, в котором один из них привел в пример Беларусь: мол, вот чем там все закончилось. А его собеседник парировала, что ничего еще не закончилось. Как на ваш взгляд: должны ли мы говорить о белорусском сопротивлении в прошедшем времени?
– Не должны. Надо понимать, что протест не может постоянно разворачиваться в одном ритме, что из-за мер властей и шагов со стороны демократических сил ситуация постоянно меняется. Я исхожу из того, что революционный прорыв августа 2020 года развернул такую перспективу для будущих трансформаций, которую уже нельзя свернуть, я не верю, что она может обнулиться. Та гражданская солидарность, которую мы наблюдали в послевыборный период, каналами и ручейками растеклась по всей стране, заполнила собой мелкие сообщества и секретные чаты. Кстати, выходы девушек с зонтиками и другие точечные акции продолжаются, события тех месяцев сохранились молниями, блицинтервенциями, микровспышками, то есть где-то регулярно проявляются признаки жизни: мол, мы здесь, мы думаем так же, как и раньше. Пусть массовые протесты сейчас невозможны, но то, что на фоне колоссального террора эти блицакции проходят и исторически продолжают предыдущий год, чрезвычайно важно. Кстати, обратите внимание: наших женщин под бело-красно-белыми зонтиками с полностью закрытыми лицами можно сравнить с женщинами в парандже в арабском мире. Хотя в культурном плане мы будто невероятно отдалены друг от друга, но к таким подобным результатам, пусть и разными путями, приводят определенные режимы.
Сейчас у нас, безусловно, очень сложная фаза, здесь нужен новый способ самопонимания. Да, режим в результате экстраординарного физического насилия и репрессий закрепился, но вместе с тем у нас нарабатывается ресурс для трансформации страны, поэтому нужно стараться находить единомышленников, чтобы сохранять интерес к новым возможностям. От нас самих зависит, как мы продержимся в этот черный период, но это вопрос взаимодействия и взаимоподдержки. Даже если человек, который уже совсем разуверился в победе, будет раз в неделю писать письмо заключенному, – это уже круто: значит, он солидарен с тем, что началось в августе, и он это продолжает, а если продолжает – значит, все будет продолжаться.
– Мы говорим о солидарности. А есть ли сегодня дискуссии, которые нашу сознательную часть общества разделяют?
– Есть такое, и было бы странно, если бы не было, так как уже на входе стало ясно, что происходит серьезное переструктурирование политического поля демократических сил, когда прошлые центры оппозиции отходят на второй план и делаются, скорее, историей. Новым центрам предстоит выработать способ взаимодействия между собой и научиться культуре политической коммуникации и культуре достижения консенсуса, чтобы вовремя приходить к согласию.
– А какие тут можно привести примеры?
– Мы видим, что совершенно противоположные точки зрения высказываются по поводу санкций, разные мнения о том, как должны действовать демократические силы, если власти будут проводить референдум об изменениях в Конституции. Точки зрения могут быть разными, но важно быстро приходить к единой стратегии. При этом нужно понимать, что мы неизбежно будем сталкиваться с амбивалентными ситуациями. Наш контекст настолько сложен, что какое-то решение может одновременно оцениваться и позитивно, и негативно. Решения в политическом поле вообще редко бывают черными или белыми, с этим надо считаться. Насколько я слежу за ситуацией, культура политической дискуссии остается задачей. Даже люди, которых я очень уважаю как экспертов, часто в коммуникации ведут себя неконструктивно.
– А если говорить о более мелких дискуссиях, например, о коллаборации с государственными площадками: насколько они опасны?
– Когда мы погружаемся в повседневность, ситуация также теряет простые черно-белые очертания, оптика всегда должна быть заточена под конкретного человека и конкретную ситуацию. Пока не началась общенациональная забастовка – до сих пор утопическая идея, – вряд ли можно вытаскивать отдельного человека из системы и предъявлять ему претензии за коллаборацию. Если речь о солидарных политических действиях, нужно и мыслить в категориях совместных протестных инициатив. Пока не удалось выстроить план действий, страна, разумеется, продолжает работать. Когда мы ходили на марши, все было ясно и прозрачно: вот мы, а вот автозаки. Но во время внутренней оккупации мы большую часть жизни погружены в рутину, а добро и зло в повседневности переплетены иногда до нераспознаваемости. Я передавала передачи на Володарку и была свидетелем коммуникации между теми, кто приносит передачи, и женщиной в окошке. Люди ее искренне благодарили – просто потому, что она проявила условную человечность: не разговаривала железным голосом, не была холодно строгой. Я делаю акцент на слове «искренне». На уровне повседневной коммуникации мы вовлечены в различные контексты, где не видно поляризации добра и зла. В жизни мы ежедневно вступаем в социальные отношения не как борцы и ябатьки, а, например, как коллеги – вот здесь, сейчас, на этом месте. Но нераспознаваемость добра и зла в повседневной жизни способствует как раз нелегитимным властям, ведь путь к изменениям начинается тогда, когда мы начинаем проводить границу между добром и злом. Поэтому в этой рыхлой повседневности нужно находить возможности как-то аккуратно обозначать свою гражданскую позицию. И я знаю, что это происходит.
– Теперь, когда в Беларуси себя проявляет депрессивное настроение, поясните, для чего нам был нужен последний год?
– То, что с нами происходит, происходит, чтобы мы могли впервые вместе, сознательно, не по указанию сверху, а в результате сотрудничества и взаимодействия строить открытую, включенную в мировой контекст страну. Мы показали, что готовы реформировать ее на абсолютно новых политических началах, на других принципах управления, вплотную подошли к тому, чтобы пересмотреть отношения между обществом и государством. Впервые эта повестка дня обозначилась как осмысленная. Да, будет непросто, ведь многое мы еще не умеем, но у нас накоплен позитивный потенциал солидарности, и есть все основания полагать, что мы ее не предадим.
Ирена Котелович/АА belsat.eu
