Бизнесмен Александр Муравьёв: про тюрьму, заводы «Елизово» и «Мотовело» и взлом сейфов
Первое интервью бизнесмена Александр Муравьёва для Austria Presse Agentur записано в январе 2024 года в Дубае. В подготовке участвовали телеканал «Белсат» и Беларусский расследовательский центр. Публикуем выдержки разговора. Это первая часть большой беседы. Полная версия – в видео.
– О вашем задержании писали, что взяли прямо в аэропорту, когда вы вылетали в Вену. Это правда?
– Я прилетел в Минск на переговоры, принял участие в совещании в Мингорисполкоме, [на котором. – Ред.] были представители Комитета госконтроля во главе с Анфимовым [Леонид Анфимов, глава КГК в 2015 году. – Ред.], мэр Минска [Андрей] Шорец со своей делегацией. Мне Анфимов прямо на этом совещании предложил сделать так, чтобы контрольный пакет был у государства, а я продолжу управлять «Мотовело».
– Как произошло задержание? Жестко?
– Нет, звонок в дверь. Я открыл дверь. Зашли. Что-то мне объясняли. Куда-то звонили. Потом начали обыск. Вызвали понятых. Закончили обыск. Подписали бумажки. И задали мне вопрос, в наручниках я поеду или не сбегу. Я сказал, что не сбегу. Посадили в микроавтобус и увезли в КГБ. Никакого аэропорта, никакой погони не было.
«Это “П” длилось годами»
– Я узнал, что KPMG как агент канадской корпорации Consumers Glass объявила о продаже этого актива. Соответственно, я, как управляющий австрийской компанией, подал все необходимые документы и выполнил все условия конкурса. Одним из них было выплатить $1 млн в качестве задатка, чтобы пройти процедуру дальнейшего рассмотрения. ATEC Handelsgesellschaft GmbH все условия выполнил. На тот момент три завода из четырех стеклотарных уже умерли. «Елизово», в принципе, был в одном шаге от того, чтобы прекратить существование. Никакого спроса на стеклотару не было. А та, что производилась, это была ниша «трехлитровые, майонезные, пол-литровые банки», причем очень кривые, с огромными затратами произведенными. (…) Не было приватизации. Австрийская компания приобретала 65% акций стеклозавода «Елизово» у канадской компании.
То есть предстояла огромная сложная работа по созданию новых мощностей, по внедрению этих мощностей в рынок, потому что он не стоит и не ждет. И мало того – нужно было верить в то, что рынок изменится.
Когда статистика продаж нового стекла в Беларуси была 12 кг на человека, а в Европе – 44, то никто не мог ответить на вопрос: «А когда в Беларуси будут 13 или 14?», ну, кроме, может, колдунов. Я колдуном не был. (…) Через три дня после того, как я приехал на предприятие и представился, я узнал, что часть продукции по выходным забирает местная мафия… У предприятия отсутствовала функция снабжения, потому что все сырье привозили какие-то посреднические компании, и они же забирали и увозили куда-то эту продукцию. Так вот, ровно через три дня технические специалисты завода «обрадовали» меня тем, что одна из двух печей сгорела. До запуска новых мощностей минимум два года. И только от одной мысли, что мне нужно будет содержать 850 человек, которые вообще ничего не делают, мне дурно становилось. (…) Это была не конъюнктура, это была… Есть слова на букву «П», к примеру, они очень хорошо отражают то состояние. И это «П» длилось годами.
«Александр Саныч, потерпите»
– Про стекольные активы. Они обанкротились, вы начали оповещать о банкротстве. Что случилось позже?
–Нет, они не обанкротились, их ограбили. Банкротство – это финансовая несостоятельность участников рынка, которые находятся в более-менее равных условиях. И кто-то из них по какой-то причине либо не умеет управлять, либо не умеет продавать, либо что-то еще делает не так.
Конституционная обязанность любого государства – создание условий. В том числе для субъектов хозяйствования. В России газ для стекольных заводов стоил до $80, в Беларуси – $340. Соответственно, точно такая же пропорция в стоимости электричества. Когда такое возникает, естественно, есть математический расчет утраты способности дышать, работать, снабжаться и так далее, но предприятие умирает намного раньше. Потому что конкуренты, которые видят, что это произойдет, присоединяются к этой политике на уничтожение предприятия. Они начинают в ту зону твоих интересов поставлять свою продукцию по бросовым ценам, чтобы ты и там не мог работать. Мало того, что российские предприятия легко зашли на беларусский рынок, выдавили беларусские предприятия с российского влегкую…
– Что беларусское правительство должно было делать?
– Единственное, что они могли и обязаны были делать, это создать конкурентные условия. Способов обычно всегда два: либо ограничения внешней торговли, в чем я был категорически не заинтересован.
Закрытая граница, которая якобы защищает беларусского производителя, одновременно не дает ему работать на других территориях. Это еще хуже. Для стекольного завода, для стекольной отрасли нужно пространство, существенно превосходящее 10 млн населения. Поэтому единственное, что нужно было делать – покупать в России газ по $127, как Беларусь покупала, и продавать с разумной маржой, как хотя бы для тех отраслей, которые газозависимы. (…) И я встал на защиту не только «Елизово» и других предприятий, входящих в группу. Я объединил все стеклотарные предприятия как единую группу и выходил с инициативой только в интересах отрасли.
Писал письма, вносил инициативы. И слышал постоянно ответ: «Александр Саныч, потерпите, сейчас будет принято решение – газ для стеклотарной отрасли будет установлен $127, может, максимум $140-180, это временная ситуация, потерпите, пожалуйста». Ну, потерпеть можно месяц. Потерпеть три года?
Обман Министерства промышленности
– Менее чем за год до продажи «Мотовело» вам государство влило туда около $8 млн. Вы заметили эти $8 млн, когда пришли на предприятие?
– Мне было интересно увидеть баланс. И я его увидел. Естественно, я смотрел, что происходило до того. Так вот, «Мотовело» на момент сделки – это было предприятие, на котором числилось, работало 2500 горожан. «Мотовело» было предприятием, которое получило выручку, условно, календарный год, около $20 млн. Это означает примерно $8000 на человека. Один человек вносит через проходную в месяц в Минске по состоянию на 2007 год с налогами примерно столько же.
Мне было очевидно, что финансовое состояние предприятия, по моим оценкам, минус $6-10 млн в год. Если ничего не поменять, то нужно после сделки сразу кассировать это предприятие, иначе оно начнет гнить.
– Но так же и произошло. Вы, как только пришли, тут же услышали, что надо рассчитаться с поставщиками.
– Абсолютно верно. Дело в том, что есть понятие обязательства, которое возникло после сделки, и я их посчитал, и они были интегрированы в финансовую модель. Но я еще знал, что возникнут обязательства, которые были вчерашними. Даты платежей скрыты были. То есть в той финансовой информации, которая была предоставлена перед сделкой, эти обязательства либо отсутствовали, не были предоставлены, либо дата исполнения обязательств стояла дальше.
– Министерство промышленности вас обмануло, хотите сказать?
– Да, конечно. И я тогда понимал, что, если я начну на этом этапе поднимать, выдвигать обвинения, то это очень опасно с точки зрения взаимоотношений. Они мне были нужны конструктивные, поэтому было найдено другое решение. ATEC Holding сразу после сделки предоставил «Мотовело» кредит на один год, на то, чтобы исполнить самые острые обязательства. Это зарплата, налоги, энергетика и какая-то оплата комплектующих, которые наиболее важны на этом этапе. (…) И я был абсолютно уверен, что после того, как ATEC Holding приобретет эти акции, я сбалансирую финансовую модель предприятия в нулевую точку за один-два года.
Я изменю работу на рынке с продукцией, уберу ненужные траты. Мне было известно, что такая функция, как снабжение, практически была передана с менеджерами «Мотовело» российской компании, которая ее раздевала. Я знал, что на этой функции – как минимум 20%. Если эту функцию выполнить профессионально, то на «Мотовело» ситуация улучшится на $3-4 млн в год. Чуть профессиональнее работа на рынке – еще $3-4 млн в год. (…) Это была моя цель. Соответственно, тех $20 млн, которые планировались для инвестиций, было вполне достаточно для достижения этой цели, как в принципе, потом и произошло. Единственное, карты спутал финансовый кризис, 2007-2009 год, он очень сильно ударил. Потом был еще удар в 2014 году, когда Украина практически перестала забирать продукцию, которая производилась для нее в сезон.
«Почему, гаденыш, станки не купил?»
– В обвинении было: зачем почти сразу после того, как ATEC Holding купил «Мотовело», произошел довыпуск 10 млн акций на $10,5 млн. И большинство денег, которые были переведены за эти акции на счета «Мотовело», тут же вернулись в ATEC «на исполнение обязательств, не связанных с инвестиционным бизнес-планом».
– Чтобы вернуть кредиты, их надо получить. То есть сначала ATEC предоставил кредиты. После этого «Мотовело» рассчиталось по кредитам.
– Но вам это поставили в вину.
– Я сегодня отношусь к тому, что произошло в отношении меня, как к преступлению против правосудия. Когда, кстати, Сергей Оношко был на допросе, он там объяснял, что «Мотовело» должно было на полученные деньги купить станки. Я ему прямо в зале суда говорю: «Оношко, ты чего не купил станки? Вот ты директор, ты почему их не купил?» Он говорит: «Так были же обязательства в такую-то дату вернуть полученные деньги». – «И почему ты, когда деньги получил, гаденыш, станки-то не купил?» Он говорит: «Да потому что когда я получил кредит от ATEC Holding, я выписал зарплату, я погасил долги по налогам». Я говорю: «Обязательства ты вернуть деньги-то взял?» – «Да, взял». – «А чего не вернул?» Говорит: «А как же я их куплю? А потом ATEC Holding предоставил деньги в инвестиции, но при этом у меня по графику стоят даты платежей по ранее полученным долгам». Говорю: «Так станки ты чего не купил?» – «Ну так финансовая ж модель, обязательства, их надо исполнять». – «Не надо исполнять обязательства, надо станки купить!» Знаешь, что он сказал? Говорит: «Саныч, а если я куплю станки, а кредиторы нахлобучат, то, б***, электричество отключат, а зарплату не выплачу – люди не придут. А нах*р такие станки?»
– Кстати, это одно из главных обвинений, что вы не закупили на $13 млн.
– Это какая-то глупость. Договор купли-продажи не содержал в себе такие обязательства.
– Бизнес-план содержал.
– В момент подписания договора купли-продажи не было бизнес-плана, он только появился через год, может, через полтора. И составлялся этот бизнес-план такими как Оношко.
– Но почему Министерство промышленности воспринимало этот бизнес-план как обязательный вами для исполнения?
– Это хороший вопрос. Этот бизнес-план появился через год и четыре месяца, или через какое-то время после подписания договора купли-продажи. Этот бизнес-план делали сотрудники «Мотовело» на основе тех прогнозов, которые они же и строили. Значит, и в этот же бизнес-план были включены обязательства рассчитаться по долгам перед ATEC Holding, которые получили в сентябре 2007 года. Они же тоже были в бизнес-плане.
– И станков купить на $13 млн.
– Соответственно, менеджеры планируют, что они получат такую-то выручку, у этой выручки будет такое-то качество, они понесут такие-то затраты, они купят столько-то станков и рассчитаются по ранее возникшим обязательствам. Это все бизнес-план. Все цифры бизнес-плана являются единым математическим комплексом. Если по какой-то причине в 2008 году в мире появился финансовый кризис, естественно, они внесли коррекцию в объем продаж, они внесли коррекцию в структуру затрат и составили другой бизнес-план.
Бизнес-план – это инструмент, позволяющий скоординировать работу предприятия. Но нет ни одного бизнес-плана в мире, который в абсолютной точности исполнился с тем, как он намечен – ни у [Илона] Маска, ни у Билла Гейтса таких бизнес-планов не существует. А вот договоры, они существуют. Договор обязывает стороны, бизнес-план не обязывает.
Когда в суд пришла эксперт по бизнес-планам, я задал один простой вопрос: «Скажите, а вам известен хоть один бизнес-план, который бы не изменялся?» Говорит: «Нет, не известен». – «Вам известен хоть один бизнес-план, который бы был исполнен в том сценарии, который был первично написан»? Говорит: «Нет, его всегда меняли». – «Ну так в чем проблема?» – «Вот просто мы не нашли бизнес-план, его очередную редакцию». Но я, сидя в камере СИЗО, не могу искать бизнес-планы редакции 2010 или 2009 года. Они есть.
– То есть были коррективы бизнес-плана?
– Так каждый день корректируются бизнес-планы. (…) Руководство Министерства архитектуры и строительства в 2012-м вместе с Горисполкомом и Минфином оценило итоги работы пяти лет. А раз в год они подписывали промежуточные планы в связи с договором, подписывали их очень аккуратно, отправляли на «Мотовело» комиссию, они знали, куда и сколько направлено средств. Им было все это понятно.
– Почему так произошло? В 2013 году они подписывают отчет, у них нет к вам никаких претензий. А в 2015-м они приходят и говорят: нет, было все плохо.
– Когда этот финансовый кризис был (…) мне Анфимов (лично приехал на «Мотовело») говорил: «Парни, я вас очень прошу, не бросайте предприятие, не бросайте». И мы обсуждали все, что, естественно, первоочередной задачей для предприятия – использовать средства на налоги и зарплату. Потому что именно эти две статьи запускают необратимый процесс разрушения. Чуть меньше произвел в 2009 году, продал в 2010-м больше, в 2011-м больше, и ты восстанавливаешься. Но невыплата зарплаты необратима, потому что ты никогда не сможешь удержать хорошо мотивированную команду и сотрудников, если ты не выплатил зарплату и налоги.
Я считаю, существует тема, которая привела к вот этому напряжению. Это то, что я энергично и профессионально защищал интересы стеклотарной отрасли в условиях неконкурентных тарифов на газ и электричество. И я не просто защищал. (…) Меня беспокоило, что умирают предприятия, которые с такой энергией были созданы. Вместе с тем поселком Елизово, в котором серьезно изменилась жизнь. Она стала нормальной. Поэтому оттуда пошел конфликт.
– Не потому, что вы им угрожали? Вы им говорили, что вы просто закроете, и 1000 людей останется без работы.
– Нет, я не сказал, что закрою. Я сказал, что закрытие неизбежно. (…) Если у предприятия поступающие деньги не соответствуют той сумме, которую необходимо потратить, это не может длиться годами..
Как рижский банк взломал квартиру
– Чтобы исполнить обязательства по инвестициям $20 млн на «Мотовело» (это была часть договора), вы брали кредит в латвийском банке. В залог вы им оставили $30 млн акций «Мотовело», которые у них остались. Вас арестовали, этот кредит не был погашен, акции остались как залог у этого банка. Что с ними стало дальше?
– Банк полученные акции, на мой взгляд, должен был либо продать и использовать средства на погашение кредита, либо предложить их мне… А он просто их отдал властям Беларуси. И это позволило достичь целей того уголовного дела, которое было сфабриковано против меня. Потому что главная цель была – забрать весь пакет акций, $75 млн. Забрать их без добровольных либо активных действий со стороны банка было невозможно.
– У вас в Москве была недвижимость, квартира 320 квадратов в престижном жилом комплексе. В Австрии вообще в так называемой деревне миллионеров под Веной был дом. Не знаю суммарную стоимость этой недвижимости сегодня – $6-7 млн? Вместо того, чтобы разбираться с акциями, латвийский банк просто забрал у вас это все.
– Ну, когда ты сидишь в тюрьме и когда тебя лишили права на защиту интересов, на правосудие, можно забирать все что угодно. Банк, кроме того что получил решение Рижского суда – третейского суда коммерческих банков, он получил его с грубым нарушением публичного порядка. Банк проинформировал третейский суд, что все стороны спора должным образом извещены. При этом я не имел ни малейшего понятия о том, что такое заседание суда состоится. Банк осознанно направил извещение мне по адресам, по которым я не находился, и банку это было известно. (…) Получив извещение, я бы имел право направить свои возражения либо направить своего представителя и быть должным образом представленным в процессе. Но этого не произошло. (…) Суд вынес решение без моего участия, без возможности направить свои возражения, защищать свои интересы. После этого банк проник в квартиру без судебных приставов, взломав дверь.
– В какую квартиру?
– В московскую. Банк вскрыл сейфы. В квартире находилось три сейфа. Там были документы, ценные бумаги, очень важные для меня и сегодня. Там были деньги. И банк своей бумажкой описал акт о том, что якобы лежало только в одном сейфе. А то, что находилось в двух других сейфах, банк даже бумажку не составил. Банк своими силами вывез имущество из квартиры, составил какую-то опись, но, даже глядя на эту опись, я могу сказать, что там и близко нет того имущества, которое находилось в квартире. Это кража.
Дело в том, что для меня также интересно, почему в приговоре московская квартира подлежит конфискации, и почему судебные приставы Беларуси не совершили никаких действий по конфискации этой квартиры. А банк с владельцем, с акционером основным, когда у меня было соглашение, он понимал, что эта квартира должна быть выведена из-под обременения, из-под залога, потому что банк получил все необходимые расчеты, и он меня заверил, что независимо от того, что произойдет, никаких рисков с личным имуществом нет. Ни с того ни с сего банк забирает эту квартиру. Это, очевидно, сговор.
– Банка с кем?
– Либо с тем, кто инициировал и вел уголовное преследование против меня, либо с кем-то из властей, кто мог на это влиять. Потому что, действительно, для судебных приставов в Беларуси конфисковать квартиру стоимостью несколько миллионов долларов – это тоже был, в общем-то, ценный приз, но они этого не сделали. То есть эта квартира досталась банку в составе какого-то решения, по которому он не предъявил права на акции «Мотовело», тем самым сделав возможным достижение цели экспроприации этих акций и мое уголовное преследование. Эти вещи, очевидно, связаны. И я буду очень рад, если мне по каким-то обстоятельствам станет достоверно известно, что это не так, потому что сговор банка одного из европейских государств с целью незаконных репрессий в отношении своего клиента – это очень плохая история.
Гражданин Беларуси или австрийский инвестор?
Сейчас компания ATEC Investment GMbH выведена из австрийского реестра из-за отсутствия деятельности. Ameta Holding GMbH ликвидирована. Александр Муравьёв занимается восстановлением австрийских фирм.
– В материалах вашего дела есть также документы, которые были переданы официально австрийским государством беларусской стороне. Как вы относитесь к тому, что Австрия фактически помогла Беларуси осудить вас?
– Удивительно, что из Австрии документы поступили, выписки из Firmenbuch на все компании, какая-то еще вспомогательная информация. Она в принципе не представляла никакой тайны. И только через год я узнал, что земельный суд в Бадене отказал в предоставлении информации. Это решение поступило в беларусский КГБ, и он для того, чтобы не извлекать из материалов уголовного дела, по которому мне дали 11 лет, это письмо ошибочно направил в материалы другого уголовного дела. Таким образом, судья использовал эти документы в обосновании приговора. Как будто бы они что-то доказывают.
– Вы гражданин Беларуси, но при этом позиционировались как австрийский инвестор. Кем вы себя больше чувствуете?
– Я этот вопрос себе сам часто задаю. Кто же я? И такого однозначного ответа нет. Конечно, я больше беларус. Меня больше связывает эмоционально с Беларусью. Но я очень хотел быть частью разных стран, разных государств, и я все для этого делал. (…) Но я хотел быть человеком, который чувствует себя в Австрии как дома. И я тоже для этого все делал.
– Дубай – очень дорогой город. Там, где вы живете, даже самое дешевое жилье – $1 млн. На что вы живете, если у вас все конфисковано?
– Ну, в общем-то, не все и не везде. До 2015 года я, как основатель и один из владельцев либо акционеров группы компаний «АТЭК», масштаб производства и продаж которой был в годовом эквиваленте [равен – Ред.] около $200 млн, получал акционерные доходы, вполне соответствующие тому, как я жил и работал. То, что касается восьми лет в тюрьме, – есть доверенные люди, которым удавалось какие-то активы превращать в деньги и обеспечить более-менее нормально вопросы моей жизнедеятельности, поддержки моих близких. Есть люди, которые меня поддержали, когда я не мог этого делать сам.
Уже в первые дни, когда я приехал сюда, я понял масштаб потерь и мародерств. Сейф мой был вскрыт, денег там не было, даже в Дубае. Я не стал вызывать полицию, потому что понимал, что испорчу себе настроение.
– Вы верите, что в Беларуси могут произойти перемены и вы снова заинвестируете в Беларусь?
– Желание есть. Я бы хотел, чтобы Беларусь была страной, где соблюдается один из главных смыслов существования государства – обеспечение безопасности и правосудия. (…) Я на себе не испытал ни того, ни другого. Я пострадал от бессмысленных репрессий. Я понес потери в части своей жизни. Я не смог проводить отца. У меня выросли дети. И я провел 7 лет и 7 месяцев в тюрьме и лагере. Соответственно, с безопасностью не получилось.
– Вы упомянули также семью. У вас три дочери. Какие у вас отношения? Вы часто видитесь?
– Дочки были здесь, у меня. Мы провели великолепно вместе время. Созваниваемся. Бывает, что каждый день, а иногда несколько раз в день. Так как все-таки они уже самостоятельные, большие, то, естественно, я понимаю, что быть душным папой – плохо. Я помню, как в возрасте 14-15 лет я думал только об одном: как бы побыстрее куда-то свалить. Это притом, что у нас замечательные мама, папа, я их очень люблю. Но в какой-то момент эта потребность – жить собственной жизнью – становится очень сильна. И у них она такая же. И я очень хочу, чтобы они жили свою, только свою жизнь, своим опытом, своими знаниями.
– В какой стране?
– В той, в которой соблюдаются два принципа: безопасность и правосудие.
– И это может быть Беларусь?
– Я хочу, чтобы это была Беларусь.
Беседовал Игорь Кулей
