Накануне Дня памяти жертв политических репрессий, 29 октября, в Москве с 10 утра до 10 вечера сотни людей стоят в очереди на Лубянке, чтобы вслух прочитать имя незнакомого им человека, погибшего в годы сталинского террора. За спиной у читающих – здание нынешнего ФСБ, рядом – огромный камень, привезенный с Соловков, где находился один из первых лагерей ГУЛАГа.
Акция «Возвращение имен», организованная «Мемориалом», проходит тринадцатый раз, а список имен все не заканчивается. Подобные акции в эти дни состоятся в десятках городов и сел – в России, Беларуси и других странах, где есть те, кто хочет организовать чтение имен. На листках, которые раздают организаторы акции, скупая информация, оставшаяся от человека – имя, возраст, род занятий, дата расстрела. Имена звучат непрерывно. Чтобы подойти к микрофону на Лубянке, нужно отстоять в очереди несколько часов. К именам из общего «московского» списка люди добавляют своих репрессированных родных, а иногда и нынешних политических заключенных.
Belsat.eu записал монологи тех, кто сегодня снова отправился на «Возвращение имен».
По делу о польском заговоре уничтожили весь отдел
Вероника Рымкевич, внучка репрессированного:
Я хожу на «Возвращение имен» каждый раз. Это пронзительная акция. Каждый год собирается все больше и больше людей. В прошлом году мы с дочкой часов пять простояли в очереди на морозе. У меня не всегда получалось отстоять очередь, тяжело.
Пойти важно потому, что зачастую от этих людей, попавших в молох, кроме имени ничего не осталось. Очень важно, чтобы это имя произнесли. Ведь чтобы хоть что-то узнать об этих людях, даже родственники должны приложить усилия.
Мой дедушка – Иван Михайлович Рымкевич – был репрессирован. Почему? Он был поляком, работал в московском уголовном розыске. Двадцать лет проработал в московской милиции. А тогда именно там пытались найти польский заговор. И по этому делу уничтожили весь отдел.
Мы до сих пор живем в том же доме, где жил дедушка. Там много пожилых людей. Они называют этот дом – «недобитый». В этом году на нашем доме удалось повесить табличку «Последнего адреса» с именем дедушки. Я сидела в архивах, в ФСБ письма писала, дело читала.
Более того – я обнаружила, что из нашего дома двое было расстрелянных – дедушка и наш сосед, Зиновий Давыдович Лурье. Он был детским врачом, который лечил детей от костного туберкулеза в Подмосковье. У него детей не было, родственники не проявлялись. Соседи ничего рассказать не могут, не помнят. А меня это зацепило. И ему табличку мы тоже установили.
Репрессировали простых людей – слесаря, техника, профессора
Николай Виноградов, студент истфака РГГУ:
Шесть лет назад на «Возвращение имен» меня позвал друг. Я про эту акцию до этого особо не слышал, а теперь хожу каждый год. И зову других. Мне кажется, что это очень важно – увековечить память этих людей, показать, что мы их помним, что не пытаемся забыть. Кроме того, туда приходит много моих знакомых – это способ увидеться со всеми и почувствовать единство.
Обычно бывает очень холодно. Но есть ощущение сакральности происходящего. Всегда стоит огромная очередь и кажется, что ее обязательно надо выстоять, что это, как-то неправильно – если прийти, постоять 10 минут и сказать имя. Нужно почувствовать, что ты жертвуешь своим комфортом, чтобы эти люди не были забыты.
Я не знаю точно, расстреляли ли кого-то в моей семье, но по отцовской линии у нас были раскулаченные крестьяне. Я помню, ко мне как-то с утра на «Возвращении имен» подошла очень пожилая женщина. Сказала, что она застала 1920-е годы. И это мне запомнилось. А в тех именах, которые читают, меня поражает, что там простые люди – слесарь, техник, профессор. И это каждый раз поражает, что держишь листок с именем человека, который жил когда-то, занимался своим делом, а потом оказался репрессирован. Чувствуешь, что его вспоминаешь как-то.
Бесконечно жаль целое поколение людей
Оксана Данилюк, журналист, куратор социокультурных проектов Театра «На Набережной»:
Это пятый раз, когда я иду на «Возвращение имен». Впервые я узнала об акции случайно. Я училась на журфаке, по одному из предметов нужно было найти мероприятие, организованное самими людьми и имеющее какой-то глубинный смысл. И вдруг совершенно случайно кто-то сказал, что завтра на Лубянке будет встреча, куда приходят люди и зачитывают имена.
Для меня тогда все, что там происходило, прозвучало как полная неожиданность. Это было потрясение. Я пришла туда вечером. Людей там было гораздо больше, чем могло бы успеть прочитать имена. Они просто стояли и слушали.
В моей семье были репрессированы прадедушки. Они жили в Смоленской области и были священниками. И несмотря на то, что к 1936-1937 годам они уже были отстранены от служения, это не защитило ни их, ни их семьи.
Пять лет назад младшая дочь одного из них была еще жива. Она всю жизнь мечтала, что найдет свои корни.
Благодаря этой маленькой бабушке, тете Жене, которая на всю жизнь осталась без семьи, но очень бережно хранила память внутри себя и сумела ее передать, я для себя выстроила цепочку в прошлое. Будучи на Соловках, я пыталась узнать – можно ли что-то отыскать. Мне сказали – есть архивы и есть «Мемориал».
У нас как-то не принято говорить о прошлом, так сложилась судьба и все. Но когда ты просматриваешь жизнь своих предков, ты пытаешься ответить на вопрос «почему так случилось?». И потом начинаешь в своей жизни замечать процессы, которые могут привести к озверению, ожесточению и бесправию.
Два дня назад мы говорили с моей приятельницей. Ей сейчас 14 лет. Я пригласила ее приехать сегодня со мной на Лубянку. А она вдруг говорит: «А что это? Что там происходит? Зачем?» Для молодого человека «Возвращение имен» срабатывает как момент, который удивляет, озадачивает и запускает процесс внимательности к жизни.
Что я чувствую в этот день на Лубянке? Я бы назвала это «спокойная жуть».
Там есть странный разворот улицы, когда оборачиваешься – видишь светофоры, машины, Детский мир, нормальную жизнь. Люди, которые выходят к микрофону, называют имена людей исчезнувших, приговоренных. И ты на секунду с каждым именем понимаешь, что это такой же реальный человек – как тот, кто говорит, как я, как мой сосед.
Там собираются многие мои друзья, и это чувство сообщества, пребывания вместе в этом месте и времени дает мне большую силу. Я понимаю, что на физическом уровне я ничем не могу помочь этим людям, которые превратились в пыль и ветер. Но, возможно, я могу сделать так, чтобы это не повторилось. Ведь все могло быть по-другому. Мне бесконечно жаль целое поколение людей, упущенную возможность жить в другой стране – если бы не история, люди, обстоятельства. Если бы жизнь этих людей сохранилась.
И тут я понимаю, что речь идет о 13-летнем мальчике
Валентина Чубарова, антрополог, соорганизатор «Возвращения имен» в Варшаве:
Я ходила на «Возвращение имен» с первой акции – с 2007 года – и пока не уехала из Москвы в Варшаву. Узнала об акции от знакомых из «Мемориала». Тогда было по 10 имен москвичей на листке, и никто не предполагал, что акция будет проходить каждый год. Но быстро стало понятно, что это попало в важный нерв нам всем, что это нам нужно и мы хотим приходить снова.
В Польше я поняла, что мне этого не хватает. А если чего-то не хватает – то в эмиграции надо это делать самому. С 2015 года «Возвращение имен» проходит в Варшаве. Это символическая акция – в течение часа.
Мне говорили, что, мол, с маркетинговой точки зрения будет правильно читать имена только поляков, которые были репрессированы.
Но мы поняли, что хотим показать масштаб репрессий и напомнить полякам, украинцам, беларусам, россиянам, которые приходят читать имена, что трагедия отдельных народов – часть общей трагедии, общей боли, что репрессии коснулись всех.
Мы перемешиваем имена из разных списков. Когда я готовила список расстрелянных финнов и переводила его на русский, я очень хорошо выручила, как по-польски будет «лесоруб». Большинство из расстрелянных были лесорубами с тремя классами образования.
Когда ищешь имена для списков, которые будут читать, начинаешь механически к этому подходить, чувствительность снижается. Главное – чтобы были заполнены все графы. Однажды я готовила список по Украине. Была послевоенная Львовская область, репрессии.
Я натыкаюсь на имя и думаю – так, профессия не указана, нам не подходит. И тут я понимаю, что речь идет о 13-летнем мальчике. Поэтому и профессия не указана.
Смерть одного человека – это трагедия, смерть миллионов – это статистика. И мы, к сожалению, даже осознавая ужас репрессий, думаем о миллионах. А имя – ты представляешь конкретного человека. У тебя с ним возникают особые отношения, с тем человеком, имя которого ты возвращаешь. Это возвращает нас к сути репрессий – они ломали человеческую судьбу.
Свои же расстреляли – не очень понятно, за что
Денис Кирьянов, аналитик:
Я иду на акция в четвертый раз. Сначала был интерес, многие знакомые туда приходили. Я чувствую ответственность за произошедшее тогда, в советское время.
Отец одной моей бабушки был военным, и его репрессировали. Моя прабабушка была у него на свидании, беременная. Уехала рожать, вернулась с маленьким ребенком. А ей говорят – «Извините».
А дядю моей второй бабушки, он был братом Героя Советского Союза, во время войны свои же расстреляли – не очень понятно, за что.
Сегодняшняя жизнь редко дает возможность испытать те чувства, которые ты испытываешь, стоя в этой очереди. Я назвал бы это персонализацией истории. Мы так часто слышим про десятки тысяч жертв, про нули, а здесь ты четко понимаешь, что каждый человек индивидуален – разные профессии, года рождения, происхождение.
Имена, которые я читал, я, честно говоря, не запомнил. И это правильно, мне кажется – неважно кто кому достается, их всех постигло то же самое несчастье.
В прошлый раз я приехал к семи вечера и трех часов не хватило, чтобы подойти к микрофону. Это было потрясающее ощущение, что, несмотря на холод, пришло столько людей.
Отречься от отца, чтобы выжить
Светлана Прасолова, заведующая научно-просветительским отделом в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме:
Мы в Петербурге читаем список имен, руководствуясь теми списками, которые собрал центр «Возвращенные имена», которым руководит Анатолий Яковлевич Разумов. Он издал много томов мартиролога – имена людей, репрессированных и, в основном, расстрелянных за 1937 и 1938 годы в Ленинграде и Ленинградской области.
Для меня лично, как для историка, это очень важно и больно, потому что в моей семье были репрессированные. Мне жаль, что я не могу узнать историю своей семьи, потому что люди, которые старше меня, долгое время держали это в секрете и боялись говорить. А сейчас их нет. И как в строчке Ахматовой – «отняли список и негде узнать».
Семью моей бабушки по папиной линии раскулачивали, выселяли из дома. Детей приютили родственники – иначе они попали бы в детский дом. Были сосланы, потом трудно возвращались к новой жизни. Я знаю лишь крупицы. В семье моего мужа прадед погиб в лагере, а его сын, который пошел по военной карьере, вынужден был отречься от своего отца, чтобы самому выжить.
Чем эта акция важна? Любая правда лучше, чем ложь. А лжи сейчас очень много в России.
Читайте по теме:
- Россия фальсифицирует историю и скрывает преступления Сталина
- «Сталин вообще – красава!» Россияне об уголовном деле против Иосифа Сталина
- Жертвы террора: Красного, Большого и Новейшего
Записала Маша Макарова для belsat.eu
