«Семь месяцев в белорусской тюрьме». Психологически-антропологические записки от Алеся Киркевича
Журналист и писатель из Гродно провел семь месяцев в тюрьме за «участие в массовых беспорядках 2010 года». Более пяти лет написанная книга пылилась в ящике, чтобы сейчас увидеть мир. Об «исправительной роли» тюрьмы, иерархии «опущенных» и воспитании ненависти к Беларуси, рассказывает автор новой книги из серии «Белорусская тюремная литература» Алесь Киркевич.
Участник площади-2010, тогдашний заместитель председателя «Молодого фронта» Алесь Киркевич 28 января 2011 года был арестован и помещен в СИЗО КГБ по обвинению в участии в массовых беспорядках по ч.2 ст.293 УК Беларуси. Его осудили на 4 года лишения свободы в колонии усиленного режима, ровно через неделю после его свадьбы. В течение семи месяцев Киркевич отбывал наказание в Новополоцкой колонии №10, после чего был помилован. Написанные после тюремные воспоминания еще в 2013-м году получили премию им. Ф. Алехновича за лучшее произведение, написанное в заключении. Как признает автор, семь месяцев, проведенных за решеткой, стали своеобразной затяжной экскурсией, впечатлениями от которой он и делится в книге.
Чтобы тюрьма перестала быть мифом
«Тюрьма в сознании наших людей – это такой миф. Как никто не знает, что будет после смерти, что будет в аду: будут ли там какие-то черти или какие-то переживания твои, встретишь ли кого-то, так и здесь – все догадываются, что там не очень хорошо, а как нехорошо – никто не знает. Поэтому книга – это не претензия на какое-то ценное переосмысление и подведение «феномена белорусской тюрьмы». Об этом лучше спросить у Дашкевича, у Почобута, еще у кого-то, кто там больше времени провел. Я там провел семь месяцев. Это как такая затяжная экскурсия: прошелся, посмотрел, мне все показали и сказали хватит. Вот и получилась такая мозаика зарисовок, образов людей, которые я там встретил. Немного такая психологически-антропологическая школа. Как люди ведут себя в социуме, от которого никуда не могут сбежать. История демонов, которые сидят в каждом и проявляются в той или иной ситуации», – объясняет Александр Киркевич.
День – это подъем в 6 утра, дальше идешь выносить парашу
Есть реалии «Американки», «Володарки» и зоны. Они очень разные. В «Американке» это был такой немного экстремальный режим – была группа усиления в масках, жесткие санкции за нарушение дисциплины. День – это подъемы в 6 утра. Далее идешь выносить парашу. В камере стоит ведро, и его надо вынести. Это все сопровождается дубинками, криками, трелями электрошокеров. Потом что-то перекусили, пошли на прогулку. Прогулка – это заледенелый дворик 5 на 5 метров, где можно ходить по кругу. Там можно между собой поговорить, можно покурить. Потом все возвращается назад. Какие-то разговоры, игра в нарды. Вот я там в нарды научился играть. Это большой плюс, – (смеется), не лишь бы что.
Это также ситуация, когда ты заново учишься писать от руки письма. Потому что в наш компьютерный век мы очень редко пишем ручкой что-нибудь на бумаге кому-то. Учишься формулировать мысли цельно, чтобы на 3 или 4 страницы листочка написать письмо. Возвращаешься к таким консервативным моментам. Читаешь книжки на бумаге. Не читаешь интернет. Это немного другие реалии и ограничения, будто тебя возвращают с 21-го века в какие-то там 50-60-е годы.
Я не хочу говорить об этом. Понятно, что это не санаторий и даже не армия. Это совсем другое, и ничего там хорошего нет. Но мне не нравится, когда я читаю других авторов, что там вот «кошмар-кошмар-кошмар», одни «ужасы-ужасы-ужасы». Мне интереснее как-то антропологически на это все посмотреть. Посмотреть на людей, на другой опыт, которого я, может быть, не обрел бы в другой ситуации. Мне не хочется концентрироваться на каких-то отрицательных моментах. Не хочу, и все. Об этом было уже много сказано, начиная от того, как Михалевич давал пресс-конференции о пытках в «Американке» и т.д. А что тут добавлять? Возможно, чтобы мне было нужно политическое убежище, я бы тогда рассказал, какой там был кошмар.
О диких ритуалах и инстинктах
В книге разное есть. Есть сцена с описанием изнасилования. Это было уже на зоне. Это был как фильтрационный такой барак, после которого уже распределяют по другим отрядам. Просыпаюсь как-то ночью и слышу звуки какие-то странные: то ли что-то скребется, или что-то лезет, такие какие механические звуки. Думаю, Господи, что это?
Двери закрыты, спросонья не понял, может из-под пола кто-то лезет. Потом замечаю, что далеко-далеко в конце барака шевелиться нора. Потом перестает шевелиться. Она двухэтажная, и первый этаж – задёрнут пледом. Тут плед отодвигается и выходит в трусах один мужик, а там остается лежать другой. Оказалось, что заехал человек на зону за изнасилование несовершеннолетней своей дочери или падчерицы, а по правилам зоны, перед тем, как его поднять в отряд, его нужно опустить. И вот есть специальный человек, который его опускает. Для меня это таким шоком было. Так просто ночью залез в нору чувак, «отчпокал» и пошел в туалет мыть член, условно говоря. То есть есть специальный человек, который опускает. Он сам опущенный, а уже среди опущенных, он более крутой. Это своя иерархия – кастовая система, как в Индии, где есть неприкасаемые, рабочие, нерабочие и т.д. Совсем другой мир, где живут разные первобытные ритуалы, инстинкты, где все неимоверно архаично. У нас тут скандал, что гей-флаг вывесили на английском посольстве, а там все вот так. Я не знаю, рассказывали ли кто-нибудь английским послам об этом. Это люди, с которыми никто не здоровается. От которых нельзя ничего брать, к которым нельзя прикасаться, на нору, где они спят нельзя садиться. Это люди которые существуют в абсолютно другом мире. Это люди, которые либо что-то плохое сделали, или причастны к каким-то сексуальным преступлениям, или которых администрация заказала, чтобы вписать их в это положение.
Насколько велик шанс, что его опустят? Если он будет мешать администрации, администрация всегда держит связь с теми, кого принято называть «блатные». Опер даст разнорядку, что такого человека нужно пресануть, и тогда блатные, если они не правильные блатные, если они «ходят под мусор», то они «примут меры». Или сделают человеку какую-нибудь неприятность, как, например, Санникову или Дашкевичу, когда к ним подсаживают опущенного, который не говорит, что он опущен. Человек с ним контактирует и в глазах всех остальных зеков – все, ты уже такой же, как он. И ты уже находишься в состоянии неприкосновенного, выполняешь самую грязную работу. Это очень неприятно. Это серьезная проблема – там, в той вселенной.
О бывшем «профсоюзе зэков»
Институт блатных, жизнь по блатной линии когда-то возникла в Советском союзе, как своего рода профсоюз зэков, чтобы защищать себя от администрации. Мол, что вы – администрация, но у нас здесь есть свои правила, и мы не будем вам подчиняться, у вас будет свое, а тех, кто предает, кто делает неправильно, мы будем «в опущенные» записывать. Потом органы вот эту зековскую систему фактически взяли в оборот и начали использовать по-своему. Поэтому у нас сейчас нет какой-то такой настоящей независимой блатной жизни, которая должна была бы защищать зэков от администрации. Раньше как было: есть несколько блатных, а есть зеки. Зеков прессуют, блатные сказали, «мы сейчас бунт усторим или вскроем себе вены», – как оно должно было быть. Институт, чтобы защитить людей в принципе. А теперь все наоборот.
Исправительное учреждение? Это очень смешно!
По-моему, Беларусь – это единственная страна среди соседей, где сохранился статус именно «исправительного» учреждения. Абсолютная чушь. Молодой человек, который туда заходит, не имея жизненного опыта, его ломают, дают ему совсем другие ценности: что можно воровать, можно мошенничать, что ты можешь быть искренним только между каким-то узким кругом людей, а со всеми остальными можешь делать все, что хочешь.
И человек выходит на свободу, условно говоря, не только с букетом хронических заболеваний, но еще и с базой контактов. Он этих людей потом найдет, например, на свободе, и его жизнь будет крутиться среди бывших сокамерников. Выходит такой готовый антигосударственный элемент – человек, который ненавидит институт государства, само государство. То, что там каждое утро играет белорусский гимн, и все должны быть выстроены в ряд под его звуки – все это воспринимают комично, как минимум гротескно и максимум с ненавистью. Значит, это еще и люди, которые ненавидят Беларусь. Единственный момент, когда там звучит белорусский язык – это гимн с утра. И для зэка чисто психологически – это травма. И для человека в принципе белорусский язык ассоциируется с этим лагерем. Беларусь – тюрьма. Поэтому у многих такие мечты и мысли: когда выйду, то просто уеду отсюда куда-нибудь, здесь жить невозможно.
Ну и самая яркая история, безусловно, минуя коррупционеров, других преступников, – наркоманы-потребители 328. Эти пацаны, которым по 19-18 лет. Я не верю лично, что они распространители, какие наркобароны. Это пацаны, которые вообще ничего не умеют. Они не умеют иногда кровать свою заправить. Их посадили, дали по 8 лет, и кем они выйдут потом? Это поломанные люди, которые снова пойдут в какую-то нелегальщину. А департамента исполнения наказаний, милиции от части все это выгодно. Бывших зэков называют – «золотым фондом МВД». Т.е. когда происходит какое-то преступление, то кого брать? Ага, тех, кто уже сидел. Кто там был в этом ареале. Кто живет в этом доме, в этом районе. Очень велика вероятность, что тот, кто в Беларуси сидел, потом сядет еще раз.
ПВ/ТП, belsat.eu
Фото – Василий Молчанов
