«От копоти в носу растут ракушки». Осужденные по статье 328 – о работе на зоне


Заключенные мужской колонии №14 в Новосадах делают гроб на территории предприятия при исправительном учреждении. Иллюстративное фото – Reuters / Forum

Мы пообщались с четырьмя молодыми людьми, которые недавно освободились (или вот-вот освободятся), чтобы понять, каких работников потеряют за решеткой, если государство действительно изменит тактику в борьбе с оборотом наркотиков, о чем 1 декабря заявил министр внутренних дел Юрий Караев.

Валерий

Задержан в августе 2014 года. Вышел на свободу в сентября 2019 года. Отбывал наказание в исправительной колонии №2 в Бобруйске.

Лично мне хотелось там чем-то заняться: не будешь же просто сидеть в бараке. Это точно не альтернатива работе – и можно отвлечься.

В бобруйской колонии можно выбрать: 2,5 часа на «резине» или 7,5 часов на промзоне.

На «резине» нужно вырывать корд с бракованных покрышек, которые приезжают с «Белшины». Её потом сдают и перерабатывают отдельно.

Промзона – «швейка», «деревяшка» и сварка – работает в три смены, есть даже ночная.

На «швейке» делают одежду для рабочих Белорусского металлургического завода. Ну, и для нас.

«Деревяшка» – это мебель, сбивание поддонов, скручивание военных ящиков, пилорама. Там также делали колы из дерева, похожие на большие карандаши – кажется, их отправляли в Молдову на виноградники.

Я пошел на промзону и работал час в день, работа была не напряжная: грузить поддоны в сушилку.

Все остальное время проводил как хотел: занимался спортом и так далее. Чтобы нас не нагружали сверху, мы старались не попадаться администрации на глаза.

Внутри зоны есть ПТУ, где можно получить образование сварщика, швейщика, каменщика, стропальщика. Всему научат в течение года и даже дают корочку, но учиться я не хотел.

С самого начала было оговорено, что нам платить не будут. Наши деньги на свой лицевой счет получал бригадир, который контактировал по вопросу премий с мастером. Как ему совесть позволяла – так он и начислял. Потом он шел в магазин, покупал сигареты и раздавал их как зарплату. За 15 сбитых поддонов мы получали две пачки. Сигареты можно было кому-нибудь отдать – тогда тебе купят что-нибудь в магазине.

Нормально платят на «швейке», но многие туда не хотят из-за коллектива: там много «шестерок», которые сразу сливают администрации то, что ты подрезал ткань, чтобы сшить кому-то костюм (то есть, робу) и иметь с этого сигареты.

На костюмы постоянный спрос: то, что выдают, никуда не годится. Телогрейки – из самой поганой х/б ткани – продуваются ветром. В марте я был в карантине – реально было холодно.

Администрация о такой сделке не узнает: ведь такую робу могут купить в магазине родственники и передать на зону. Либо можно сказать сотруднику администрации, что приятель освободился и оставил её тебе.

Денис

С сентября 2015-го до февраля 2019-го – в ИК № 2 в Бобруйске. В настоящее время – в колонии-поселении №26 в Гезгалах.

С 8 утра до 12 часов дня мы рвали резину.

Это сырая резина с завода «Белшина», на какой-то стадии изготовления она бракуется. Раньше её закапывали или сжигали, а сейчас придумали перерабатывать с помощью рабского труда. Что-то из нее потом делают на «промке» [в колонии] – например, дубинки, – но в основном резина уходит назад на завод.

Цех переработки резины – огромный, двухэтажный, никакого оборудования, только деревянные столы, а вокруг накидана резина и проволока. Суть работы: вырывать железную проволоку из пластов резины. Делается это плоскогубцами или руками – как кто приловчится.

Из-за вырывания проволоки резина начинает дымить. Весь цех в дыму и копоти, через пару месяцев мы уже все кашляли резиной.

Появилось достаточное количество болезней – вплоть до того, что у людей в носу появлялись какие-то наросты типа ракушек, какая-то мутация, вообще. В нашем отряде такие странные побочные эффекты появились у пяти человек.

Плюс была распространена пневмония. Люди теряли здоровье, переставали передвигаться.

Мы работали в одежде, в которой ходили повседневно. Хранить запасной костюм негде, а переодеться там нет возможности. Никаких раздевалок, шкафчиков, крючков – ничего нет. В чем пришел – в том должен работать.

После рабочего дня помыться толком возможности не было: толпа из 200 человек на трех умывальниках, не знаешь, воду нагреют или нет.

Мне ничего не платили. Официальная зарплата – 0,1 копейки. Есть норма в день, которую нужно выполнить обязательно. Не выполняешь – 10 суток [в штрафном изоляторе] обеспечено.

Перевестись на промзону можно было по желанию, но там недостаточно мест. Всех туда бы не пустили. Кроме того, на промзоне рабочий день длится с семи [утра] до пяти [вечера], а желания работать еще дольше у меня не было.

Заключенные делают вёдра на территории предприятия при исправительной колонии №14 в Новосадах. Иллюстративное фото – Reuters / Forum

Кирилл

Задержан в мае 2013 года. Вышел на свободу в ноябре 2019 года. Наказание отбывал в исправительной колонии № 20 в Мозыре.

В колонии есть люди, которые даже не закончили 9 классов, базовое образование они получают методом экстерната. В числе прочих у них есть предмет «иностранный язык». Задание одно: выучить текст и рассказать его экзаменаторам.

Я закончил техникум по специальности «Коммерческая деятельность и строительство», но в администрации узнали, что я учился в гомельской гимназии №71 (это бывшая экспериментальная средняя образовательная школа с углубленным изучением иностранных языков). Под предлогом того, что, мол, у меня скоро встреча с комиссией по замене неотбытой части наказания на более мягкую, администрация попросила меня обучить осужденных азам.

До января 2015 года, пока не вступил в силу Декрет №6 «О неотложных мерах в борьбе с незаконным оборотом наркотиков», я преподавал английский и немецкий языки.

Работа занимала у меня четыре часа в день. Все остальное время я занимался самообразованием.

Никакой оплаты труда у меня не было.

В 2015 году меня задействовали на участке низкоквалифицированного труда на предприятии «ИК 20», где занимаются производством мебели.

Люди, осужденные по статьям, связанным с незаконным оборотом наркотиков, содержались изолированно – и обособленно ходили на работу. У нас был свой участок и свое рабочее время с 16:00 до полуночи. А так как, по закону, после 20:00 должна быть двойная оплата труда, у нас выходило четыре рубля в месяц – три пачки сигарет.

ИК-20 – место, где содержатся осужденные, отбывающие наказание не впервые: 80–85% осужденных были там не по одному разу.

Их способности уже хорошо известны. Доходит до того, что рабочие места для некоторых из них распределяются на 15 лет вперед. Там знают, что он освободится, через короткое время совершит преступление, вернется и будет работать на своем месте.

С марта 2019 года меня снова привлекли [к преподаванию], пообещав, что это пойдет «в зачет».

Когда меня привели на комиссию, они сделали вид, что никаких заслуг у меня нет. Мне отказали «ввиду отсутствия устойчивого стремления вести законопослушный образ жизни после освобождения», хотя никаких оснований для таких заявлений у них не было. [Меня не хотели отпускать, так как] на мое место нужно было кого-то ставить.

Всего к экстернату я подготовил 28 человек. С еще десятью людьми занимался не в рамках экстерната, а на длительных курсах: было много заинтересованных в том, чтобы выучить язык. И меня попросили продолжать.

Фарид

Задержан в марте 2012 года. Отбывал наказание в исправительных колониях №1 (Новополоцк) и №15 (Могилевский район). Сейчас – в колонии-поселении №26 в Гезгалах.

Ни возраст, ни образование, ни какие-то знания в колонии значения не имеют. По специальности я штукатур. До вступления в силу Декрета №6 я состоял в активе отряда, был приквартирован к клубу и занимался там бумажной работой.

Декрет предписывал изменить условия содержания осужденных по статье, связанной с незаконным оборотом наркотиков. В ИК-15 его реализовали так, что во всем низкоквалифицированном труде, который имелся на производстве – очистке цветного металла от изоляции – задействовали именно заключенных по этой статье.

Мои личные ощущения на этот счет вы прекрасно понимаете: одно дело с бумагами возиться, другое – в грязи ковыряться.

Вредным было не столько взаимодействие с маслом и изоляцией, сколько отсутствие нормальной гигиены. Горячей водой мы мылись раз в неделю.

Дневная норма по переработке металла – около 30 кг чистого металла на человека. Администрация пошла нам на встречу: нам разрешалось сделать около 7 кг.

Если было адекватное объяснение ситуации – например, физически могло не быть этой проволоки, – никто не устраивал скандала.

В труде за решеткой играет значение не качество труда, а сам факт его исполнения либо неисполнения, а также количественные показатели. Не выполнил количественную норму либо отказался её выполнять – это нарушение.

ИК №1 находится на территории нефтеперерабатывающего предприятия «Нафтан». Там много низкоквалифицированного труда, связанного с пластиком. Пластик высокого давления идет гранулированный, в основной своей массе гранулы – белые, но, я так понимаю, производственный процесс допускает там наличие черных, и вот эти вкрапления черного пластика [заключенные] сортируют вручную.

Ко времени моего перевода в «единицу» декрет стал лояльнее – и я снова стал заниматься бумажной работой.

В месяц зарабатывал полдоллара. Конечно, зарплата осужденных – более ощутимая, но из нее производятся высчеты за коммунальные услуги, а также по исковым обязательствам, если они есть, – например, алиментам.

Вряд ли государство зарабатывает [на заключенных] больше, [чем тратит на них]. Содержание нас здесь – довольно затратное дело. И наш труд создан для того, чтобы сократить эти затраты.

С помощью правил внутреннего распорядка нас вынуждали брать у администрации одежду, обувь самого низкого качества – и заставляли за это платить. Передо мной поставили условие, что если я не погашу долг за одежду, в колонию-поселение комиссия меня не переведет. За пять лет у меня набежала довольно ощутимая сумма – около 150 долларов. По сути, мне пришлось просить родственников и близких, чтобы они меня выкупали.

Комментарий экономиста

Серж Навродский, руководитель Центра социальных и экономических исследований Case Belarus, подготовивший в 2018-м анализ о затратах и выгодах тюремных программ в нашей стране, уверен, что практически все предприятия при белорусских исправительных учреждениях – убыточны и сидят на дотациях.

«В той или иной форме – прямой или непрямой – они получают деньги от государства, – говорит Серж Навродский. – Например, отсутствие налогов, низкие зарплаты (и, соответственно, низкие налоги), преференции на экспорт. Если все это сложить, получается громадная субсидия. Как экономист, я даю вам 100%-ю гарантию, что они все убыточны».

По словам эксперта, цель государства – не заработать на труде заключенных, а предотвратить возможные преступления, чтобы не испортить статистику.

«Делая это исследование, я лично разговаривал с директором предприятия при одной из колоний. И узнал всю специфику работы. И у меня есть одно впечатление из этого всего: что основная задача этой системы – удержание там людей максимально долгий срок», – добавляет Навродский.

По подсчетам Сержа Навродского, содержание всех заключенных обходится государству в $ 4050 млн в год.

Денис Дзюба belsat.eu

 

Новостная лента