Бывший заключенный Аушвиц-Биркенау: к концу войны я весил 32 килограмма. Мясо с дёсен полностью отпало

Об этом ужасном месте каждый слышал в жизни хотя бы раз. Бараки, печи, газ… Лагерь смерти Аушвиц. Место, которое навсегда осталось выгоревшим пятном на земле и черным – в памяти всего человечества. Марьян Турский – бывший заключенный Аушвиц-Биркенау, который пережил два марша смерти – поделился своими воспоминаниями в эксклюзивном интревью для «Белсата».

Мой последний день в лагере был 18-го января. Уже чувтсвовалось какое-то беспокойство среди немцев, видимо, из-за наступления советский войск. Неожиданно в тот день нам объявили, что всех будут эвакуировать. В нашей колонне было 600 человек, и нам всем раздали по два куска хлеба – это я так помнил. Мой друг утвеождал, что всего по одному куску. Все сразу их съели, но не знали, что следующий раз покормят только чпустя 6 с половиной дней. Так начался мой Марш смерти, который в то время назывался эвакуацией. Сначала маршировали 49 км от Освенцима до поселка Владислав с остановко в Жарах – тогда город назывался Зоров.

Была как никогда холодная зима, минус 20. Когда мы добрались до железнодорожного вокзала, где нас погрузили в товарные вагоны, уже умерло 170 человек. Потому что того, кто останавливался хотя бы на минуту, сразу ждала пуля в затылок. Понятно, что не только потому, что надзиратели – эсэсовцы и обычные солдаты – были жестокими. В то время их охватил страх – русские наступали им на пятки.

Как можно скорее, они хотели убежать. А прежде всего не быть вместе с заключенными, ведь мы были доказательством их преступления. А поэтому каждый, кто их задерживал, создавал проблему. Уже на станции во Владиславове нас рассадили по 120 человек в открытый вагон. Я за время войны пережил столько транспортировок. Но так тесно никогда не было. Шел снег, и может это и к лучшему, мы могли его глотать.

А вы разговаривали между собой в этих вагонах? Вы знали, что будет дальше и куда вас везут?

Нет, нет. Все молчали. Но кто-то, наверное, из немцев сказал, что мы поедем в другой лагерь. И, скорее всего, в Бухенвальд. Могу рассказать то, что точно помню. Ехали мы точно три с половиной дня, ночью и в тесноте. Почему так? Часто нас отставляли на боковые колеи. Потому что главные были нужны, чтобы пропустить немецких солдат на фронт. Те ехали на восток, а мы – на запад.

Когда мы попали в Бухенвальд, в моем вагоне из 120 человек осталось 36. В остальных, думаю, то же самое.

Может на 5 меньше, может, на 2 больше. Сложно сказать. Но если вы спрашиваете, почему это назвали маршем смерти, – вот вам и ответ.

Откуда вы брали силы, чтобы выжить? Была надежда?

Меня часто спрашивают: как я смог выжить? Во-первых, чтобы быть более точным, нужно сказать, что я чуть не умер. Приближался конец войны, и мне выпала привилегия пережить еще и второй Марш смерти – из Бухенвальда, 8 апреля. Продолжалось это примерно 14 дней, мы должны были попасть в Терезин – это недалеко, примерно 200 км. Но приближалась русская армия, и поэтому мы ходили зигзагами и прошли километров 400. Такой безнадежный маршрут. Не буду про него рассказывать.

Но скажу только про последствия: под конец войны я весил 32 килограмма. Но даже не это было самое страшное. Мясо с дёсен полностью отпало, цынга и другое. А ко всему этому мой организм поразил сыпной тиф. Во время марша никогда не мылись: тысячи, миллионы вшей. И потому, когда спрашивают, выжил ли я, я отвечаю, что почти. Тот факт, что я остался жив, – просто чудо природы.

Так, по крайней мере, утверждал профессор из Праги, который меня обследовал. По его словам, тиф убил все другие болезни, которые должны были меня уничтожить. Тиф мог меня добить, но оказлся полезным. Хотя, понятно, я еше долго возвращался в нормальное состояние. Были минуты, когда я не верил, что выживу. Но когда видел страх в глазах немцев, то был такой довольный, что все остальное казалось неважным. Помню, как в день, когда немцы кже сбежали, а русские еще не вошли, люди стали искать по магазинам что-нибудь для себя. И мой друг, он был здоровее меня, принес баночку варенья. А я был в таком состоянии апатии, что уже ничего не хотелось.

А был день, когда вы наконец почувствовали себя счастливым? Война закончилась и…?

Да, был такой день. Я тогда расплакался от радости! Это было, когда я впервые спрыгнул со скамьи, которая была всего 10 сантиметров высотой, на пол и понял, что я могу это сделать. В полевом госпитале в Терезине я долгое время не мог простоять на ногах даже 5-ти мину. А тут почувствовал, что у меня все же есть еще на что-то силы.

Когда вы почувствовали, что можете и даже хотите посетить Освенцим?

Спустя 20 лет я вернулся в Освенцим. В 1945-м –1965-м меня коснулась амнезия. Я помнил только некоторые эпизоды – первый день в лагере. Это невозможно забыть: и это пламя из печей, и первые впечатления, и что будет дальше. Ежедневная жизнь стерлась, я даже не вспоминал о наших страданиях. Только через 20 лет решил туда поехать, память начала возвращаться и мое любопытство. Долгое время как профессиональный историк я писал работы, диссертации и книги на другие темы. Но в 60-е как раз начал заниматься и темой Холокоста и Освенцима.

Можно ли сказать, что вы чувтсвуете определенную дистанцию к этому месту?

С одной стороны, я набрал дистанцию к теме, с другой – нет. Дистанция была потому, что прошло много лет, изменился пейзаж: бараки сожгли, и остались только сами печи. К тому же я уже был профессиональным историком и подходил к этому, как к источнику информации. Но… разве смог бы я оторвать себя от места, где отравили газом моего отца и брата?

Можно ли от этого уйти, отстраниться? Когда проходишь там и прокручиваешь свои воспоминания, можешь ли смотреть на это издалека? Это невозможно…

История часто повторяется. Разве можно допустить, чтобы такие события еще не раз пережило человечество?

А разве не повторилось подобное уже в Камбодже, Уганде, Нигерии и других местах? Когда были хунты в разных странах? Должен признаться, что как историк я очень часто над этим задумываюсь. Так случается, потому что это другие континенты, другой опыт? И отвечаю себе: а Сребреница? А Балканы?

С Марьяном Турским беседовала Ольга Сауле, belsat.eu