Сегодня исполняется 135 лет одному из создателей белорусской государственности, лидеру движения возрождения Антону Луцкевичу.
Как же его не любили коммунисты в БССР, христианские демократы и КПЗБ-овцы в Западной Беларуси!
Эта нелюбовь, а проще сказать ненависть, с особой отчетливостью проявилось в конце 20-х и на протяжении всех 30-х годов. Сколько было нарисовано оскорбительных карикатур, написано пакостных в своей лживости статей и заметок. Антон Луцкевич в западнобелорусской прессе, а также в газетах и журналах Советской Беларуси был предоставлен едва не как главный враг нашей страны, национал-фашист, который по своей инфернальной зловещести превосходил Дракулу, Франкенштейна и других знаменитых тогдашних киномонстров.
Поэт Михась Машара, когда вышел из польской тюрьмы в начале 30-х просил-умолял «дядьку Луцкевича» помочь деньгами, так как не имеет ни копейки… Антон Луцкевич способствует талантливому поэту, а тот через 30 лет, когда пишет воспоминания о Западной Беларуси, выводит своего благодетеля на страницах книги настоящим дьяволом.
Павлина Меделка, которая была влюблена в его брата Ивана (тот не отвечал взаимностью, ибо сердце отдал Юлиане Менке) нарисовала Антона Луцкевича коварным масоном, подлым, двурушным человеком, который с легкостью ломает судьбы несчастных национальных деятелей.
Можно смело сказать, что ни один сегодняшний белорусский культурный деятель и политик не почувствовал такой степени ненависти, которую излучало тогдашнее коммунистическое и христианско-демократическое общество на героя нашей статьи.
За что ненавидели?
Ведь во время знаменитого процесса в конце 20-х, в Западной Беларуси над «Громадой» Антона Луцкевича оправдали и отпустили. Почему Тарашкевича, Рак-Михайловского и других посадили, а Луцкевич остался на свободе? Это же очень подозрительно! Значит, предатель! И неважно, что когда он вернулся домой, то узнал о страшном: его жена, не выдержав нервного потрясения (не верила, что мужа освободят!) повесилась.
Ненавидели, поскольку открыто и смело в своих статьях выступал против Сталина, называя его «тенью Азефа» (это Луцкевичу «припомнили», когда в 1939-м большевики, заняв Вильно, его арестовали, а через три года уничтожили).
Злились, так как имел независимое мнение и не подстраивался под большинство
А занимая высокие посты в правительстве БНР, очень радовался, когда в это же время была создана Белорусская советская республика во главе с Дмитрием Жилуновичем.
В своей удивительные-многогранной деятельности (а он был политиком, публицистом, языковедом, издателем, историком, музейным работникам, педагогом), при любых политических условиях интересы Беларуси ставил выше собственных амбиций и интересов своих коллег. А это, безусловно, очень раздражает.
Он ругался с Янкой Купалой. Всегда аккуратного, эмоционально-сдержанного Антона Луцкевича злил распущенно-расшатанный (в стиле героев романов Буковского) стиль поведения Янки Купалы. Он неоднократно ругался с поэтом, с облегчением вздыхал, когда тот уехал в Петербург. Но именно Антон Луцкевич посвятил автору «Павлинки» самые прочувствованные, психологически точные и блестящие рецензии, статьи и лекции.
Тем не менее, называя Купалу первым великим поэтом Беларуси, предпочел Якуба Коласа, поскольку тот, по мнению Луцкевича (в отличие от Ивана Доминиковича), творчески развивался и превратился в 20-ые годы в настоящего… европейского поэта-импрессиониста. А Луцкевич мечтал, чтобы наши литераторы как можно скорее сбросили с себя условные лапти и сермяжных свитки, надели смокинги и по своей творческой элегантности были не хуже Оскара Уайльда.
Жаждал европейского будущего
Он жаждал, чтобы Беларусь как можно скорее стала по-настоящему европейской, но, тем не менее, не сразу почувствовал прелесть поэзии Максима Богдановича. Некоторое время стихотворения «Стратима-лебедя» были захоронены в редакционных ящиках «НН». Потребовалось вмешательство Сергея Полуяна, чтобы эти уникальные произведения начали печататься. Но затем именно Антон Луцкевич написал программные статьи о поэзии Максима Богдановича, назвав его «Песняром чистой красоты» (подобное определение, кстати, стало классическим и для белорусских советских литературоведов). Луцкевич умел открыто признавать свои ошибки. А это было дано не многим из его коллег.
Для Антона Луцкевича было не важно к какому политическому лагерю принадлежит тот или иной творец – главное, чтобы он писал по-белорусски, чтобы это было по-художественному убедительно и эстетически новым.
А потому Луцкевич с одинаковым энтузиазмом приветствовал Якуба Коласа, когда в стихах того начала 20-х находил нотки импрессионизма, поэтому так же радовался «идейному врагу» автора «Новой земли» Михасю Чароту, так как почувствовал, что в «Босых на вогнішчы» есть неизвестные для тогдашней белорусской литературы ритмы и звуки футуризма.
А еще Антон Луцкевич мечтал чтобы наша литература лишилась ореола вечного мученичества, унылой плаксивости, вечного ожидания неудачи.
Поэтому так радовался первой книге Владимира Дубовка «Credo», так как она была написана новым, духовно и физически крепким, бодрым тоном.
Поэтому для Луцкевича настоящим праздником были театральные постановки Франтишка Олехновича «На Антоколе», «Счастливый муж». Олехнович превращал свои пьесы-мюзиклы в карнавал радости, где все подвластно беззаботно-вакхической хореографии всеобщего веселья, и нет даже намека на унылую действительность.
Антон Луцкевич надеялся, что чем больше в нашей литературе, театре, живописи и графике будет появляться (на зло реальности) радостных произведений, то тогда возможно что-то изменится и в самой ментальности белорусов.
Возможно тогда они будут немного меньше бояться, чуть менее сердиться, чуть менее ненавидеть того, кого следует любить, кем наоборот нужно гордиться.
И тогда, возможно, если появится у нас новый Антон Луцкевич, то его будет ждать не такая грустная, и даже трагическая судьба, как у героя нашей статьи.
Сергей Пилипченя/АА belsat.eu
