После выборов основным местом действия в белорусских городах стала улица. Она же стала пространством для самовыражения – через плакаты, креативные формы и полноценные перформансы. Мы встретились с Михаилом Гулиным, который устраивал уличные художественные акции еще в нулевых и знает, что значит быть задержанным за свое высказывание, и в первую очередь спросили, изменились ли на наших улицах границы дозволенного.
– Правила игры меняются каждый день. Первые дни после выборов был ад, потом царила анархия, а после этого зазора началась планомерная зачистка визуального пространства. В определенный момент у Дворца искусства сильно сработала стена «Искусство режима», оставшаяся после специальной акции. Она состояла из снимков жертв насилия, мол, вот оно, искусство власти – синяки, кровоподтеки и раны. Это наклеили на растяжку галереи «Арт-Беларусь», закрыв слово Беларусь, и остался такой арт, из-под которого символически торчали фамилии Шагала, Сутина и Бакста. Люди стихийно подходили и доклеивали высказывания, лозунги, требования, и получился настоящий алтарь, который городские власти быстро убрали. Я предлагал его воссоздать, но сейчас условия другие – уже начинаешь сомневаться, можешь ты это сделать или нет, можешь пройти по городу в такой майке [на майке Михаила надпись «NEVER АГAIN». – Belsat.eu] или нет. Правила отсутствуют, закон отменили, поэтому действовать приходится на свой риск: ты либо позволяешь себе что-то сделать, либо не позволяешь.
– Другими словами, лучше не стало.
– Не стало, мы видим, насколько болезненно Лукашенко воспринимает любой юмор и протестный визуал: он борется с лентами на машинах, с красными трусами, с детьми со значками. Большего идиотизма я не видел. Его люди могут обосраться от сочетания красного и белого – это наши реалии. Тем не менее зонами свободы становятся воскресные марши, причем по нарастающей, то есть люди все больше расслабляются и все больше могут себе позволить.
– Давайте поговорим, в каких художественных формах проявляет себя протест.
– Самые важные вещи сейчас создают не художники, и я от этого кайфую. У меня ужасный ступор, я пуст, а тем временем обычные люди делают что-то бесподобное. Прежде всего креатив проявляется в плакатах – всех этих «Джеки Чан за заводчан» и других. На их фоне немного не хватает крупных форм – это я уже рассуждаю как хореограф, но они есть. На третьем воскресном марше был несравненный таракан, а на одном из первых дизайнеры и архитекторы растянули огромное белое полотно – было красиво, когда они проходили подземный переход на площади Победы, и хвост колонны еще не спрятался, а ее голова уже вышла с другой стороны.
– Что касается бело-красно-белых цветов, одной из самых важных здесь стала так называемая площадь перемен на Червякова, где жители креативят с этими лентами. Также масштабными являются проекции на соседние дома изображений, например, Виктора Цоя из клипа «Перемен».
– От марша до марша визуал протеста как-то меняется?
– Мы наблюдаем все большую карнавальность: если на первом марше было достаточно БКБ, то сейчас этого мало, люди хотят привнести что-то еще, они готовятся и не просто выходят, а продумывают, с чем выйти и как. На третьем марше были девушки с овечьими носами и ушами, смерть на ходулях, жених с невестой, я уже не говорю про колоссальное количество плакатов. Хорошо работает, когда протестующие маркируют себя. Я помню еще советские демонстрации: «Идет колонна демонстрантов завода такого-то», и когда впервые увидел протестующих от МТЗ в рабочих робах, касках, с флагами, я не поверил своим глазам. К сожалению, у нас отсутствует наблюдатель, все это некому собирать и описывать: галереи «просели» по полной, «Ў» вынужденно закрыта, все наши декоративные фальш-galleries, конечно, не будут таким заниматься, то есть профессионалы ничего не делают. Каким-то образом нишу занял проект Chrysalis Mag – отбора здесь никакого, но все еще сюда попадает много важного.
– Мне кажется, креативным является не только то, как протест проявляется, но и сама его структура.
– Да, ведь поменялось сознание людей и это чувствуется. Сначала я думал: как так, на марше нет ни лидера, ни концертных звезд, в него не вкладываются ресурсы – ну сколько ты там простоишь. Оказалось, люди готовы стоять часами, так как происходит локальная режиссура: там заиграли на барабане, там взяли гитару и спели «Тры чарапахі», там потанцевали, там развернули гигантский флаг, каждые пятнадцать метров кто-нибудь берет на себя ответственность и кричит лозунги – фантастика. Люди могут без лидеров и звукоусиливающего оборудования все сделать сами. За шесть часов тебе ни разу не становится скучно, а когда хочется пощекотать нервы, можно пойти посмотреть на горилл в зоопарке.
– Вы имеете в виду военных у стелы?
– Я имел в виду омоновцев, а у стелы стоят пацаны, которые трясутся от страха, и в такой системе не имеют других вариантов. Я с разных сторон рассматриваю наш патриархальный мир: в основном все озабочены правами женщин, но редко кто говорит о том, что взрослый мужчина принимает присягу – и все, он почти что повязан кровью. Я помню, как во время заварушки между Израилем и Ливаном два израильских пилота отказались бомбить Бейрут и попали под трибунал – и о них забыли, а они, возможно, годами сидят в тюрьме. Если в воинской части молодой человек откажется выполнить приказ и пойти к дороге с красно-зеленым флагом – все, в этой изолированной системе его изолированно же уничтожат, и никто об этом не узнает, так как из казармы его поступок сложно обнародовать. В мужских замкнутых коллективах ты либо действуешь как все, либо не существуешь. Меня эта милитари-штука не задела, но теперь могут объявить всеобщую воинскую повинность и забрать сорокалетних мужичков на сборы – а там будет действовать та же херня, мол, ты военнообязанный, а поляки стоят у дверей Гродно.
– Важной частью уличных акций является коммуникация с прохожим, зрителем, случайным наблюдателем. Какие качества эта коммуникация приобрела в нашем политизированном воздухе?
– Журналист Павел Свердлов писал, что стал свидетелем того, как на проспекте остановился бусик и бандиты заволокли в него девушку с бело-красно-белым флагом, а вечером уже появились видео этого случая с разных сторон. То есть надежда тихаря на то, что он быстренько выскочит и никто «не заметит потери бойца», напрасна – сегодня все все фиксируют и ни одна история не остается незамеченной. В свое время я был вдохновлен тем, что улица позволяет непосредственно общаться со зрителем, ведь все, что было в городе, – это три зала, но в Национальный художественный музей ты не мог попасть до шестидесяти, а во Дворец искусства – роскольку ты не член Союза художников, ну, а в Центр современного искусства очередь была как до Луны и это никакой не центр, а одно название. Я стал выходить на улицу, так как она дает прямой доступ к зрителю, а в последнее время здесь резонирует любое действие. Например, более мощной вещью стала акция «Моя камера», когда люди, что отбыли свои сутки на Окрестина, отмерили метраж стандартной камеры и стали в ней, как это было в изоляторе – по 30-40 человек. Это наравне с акцией Леши Кузьмича, когда он вышел и обнажился перед ОМОНом, а это было страшно рискованно, даже у Павленского [российский акционист. – Belsat.eu] не было таких рисков, так как здесь могли конкретно убить, как в подобной ситуации, мы видели, случилось с Тарайковским. Еще была акция, когда люди прямо на улице встали на колени, как стояли задержанные в СИЗО, а из букв на их голых спинах сложилось выражение «Жыве Беларусь».
– Это получается полноценный акционизм. Не ревнуете?
– Нет, мне наоборот – это касательно протеста вообще – страшно нравится отсутствие иерархии, лидера, стратегии, когда упал товарищ, ты поднимаешь его флаг и идешь дальше. Оказалось, что ментально мы готовы действовать сами, что мы очень европейские. Белорусы не знали, что они такие, потому что не было катализатора, хотя эти ребята на псарнях и КГБшники были, просто они не так массово похищали людей. Теперь кто-то будто снял покрывало, а под ним оказался муравейник зла. Мы не хотели его замечать, эти вопросы я адресую и сам себе: как можно было не видеть, молчать, прощать? Оказывается, можно было. Теперь ты точно понимаешь, как случилась фашистская Германия. Думаю, если при таком раскладе мы проживем еще полгода, какая-нибудь соседка уже позвонит куда надо и сообщит, что через окно в моей квартире видела флаг, а в свое время я носил белый браслетик, а освободите, пожалуйста, соседнюю квартиру. Но страна будет другая в любом случае и даже сторонники существующего режима уже не смогут вернуть свою «стабильную Беларусь», где играют в хоккей.
Беседовала Ирена Котелович/АА Belsat.eu
