«Не цензурирую искусство». Акционист Кузьмич – о Беларуси, Франции, критиках, жертвенности и смысле протеста
Художник-акционист Алексей Кузьмич в прошлом сентябре уехал из Беларуси, где прошел через коридор дубинок ОМОНа после акции сначала на избирательном участке, а затем перед рядами силовиков. В этом году ему пришлось уезжать уже из Франции – после акции перед Елисейским дворцом с «молочным коктейлем Молотова». Кузьмич рассказал «Белсату» о смысле своих акций и восприятии их другими, о физической боли и планах.
Акция в Париже называлась «Имитация» – имитация политического протеста, сопротивления и революции, заявление о недостатках этих понятий, объясняет Алексей Кузьмич, который адресовал письмо президенту Франции Эмманюэлю Макрону и выбежал к его резиденции с бутылкой молока, замаскированной под «коктейль Молотова». В письме Кузьмич спрашивал Макрона, не смешны ли заявления о том, что любовь победит насилие, а цветы сильнее пуль, а также упрекал за то, что «Франция становится похожей на Беларусь».
Фото первоапрельской акции не могли опубликовать ранее из-за преследования во Франции
Францию Алексей Кузьмич покинул 24 мая – мол, безопасность для него там закончилась. Он уверен, что за ним во Франции следили (одного из тех, кто следил, Кузьмич идентифицировал как работника посольства Беларуси во Франции и называет работником КГБ), хотели провести обыск по месту жительства.
Также следили за журналистами, которые снимали его акцию, говорит Кузьмич, делали у них обыски, отбирали технику, угрожали и запугивали. Фото отдали только через два месяца – понадобилась помощь адвокатов, фотографы «не хотели в тюрьму», объясняет художник.
Кузьмич говорит, те журналисты – из активистской среды, «кость в горле французской власти», поэтому их и художника рассматривали как преступную группировку. Их обвиняли в умышленном насилии с применением оружия, с ними работала антитеррористическая команда, их держали в отделе криминальной полиции вместе с теми, кто совершил тяжкие преступления.
Наказали условно, но с такими акциями надо было уезжать
Кузьмича отпустили с условным наказанием: если бы он снова совершил подобную акцию на территории Франции в следующие 6 лет, его наказали бы и за новую, и за старую акцию. При том на допросах, говорит художник, его не расценивали как преступника, пытались понять концепцию акции и политический контекст, «одобрительно кивали на что-то, а на что-то – нет».
Но «действовали хитро и изворотливо», в конце концов через прессу его назвали не художником, а преступником, сетует Кузьмич.
«Я не цензурирую своего искусства и ради идеи ищу определенную методологию выражения, которая где-то может не совпадать с принятыми нормами морали и закона, поэтому во Франции мне было оставаться нелогично», – объясняет он.
Акцию готовил два месяца, думая о Беларуси
Алексей Кузьмич готовился к акции около двух месяцев. Имитация была во всем, говорит он: и в «коктейле Молотова», который был бутылкой с молоком, и в белом женском платье как символе мирного протеста белорусок, и в мишени на груди с «раной» в том месте, куда силовики выстрелили убитому в Минске протестующему Александру Тарайковскому.
Перед акцией, рассказывает он, много разговаривал с коренными французами, перед публикацией показывал французам письмо к Макрону – людей левых взглядов текст «очень тронул».
В Париже, сетует он, было трудно найти место, чтобы проверить, как разбивается бутылка и как зажигается тряпка. А надо было и тренироваться: раздеваться, перепрыгивать через ограду в платье и с горящей бутылкой.
Кузьмич с иронией вспоминает, что для «имитации революции» ему все же пришлось просить разрешение: в апреле в связи с коронавирусом был локдаун, для простого выхода из дома на более чем 10 км нужно было выписывать разрешение.
Кто-то говорит, белорусу не стоит делать акций во Франции. Что им ответить?
В издании «Le Figaro», которое написало об акции и назвало ее мотивации «невнятными», было около 500 комментариев, среди которых немало негативных, в том числе о том, чтобы Кузьмич с такими акциями ехал в Беларусь. Что Кузьмич думает о тех, кто говорит, мол, делал бы он акции на родине и не лез с ними к французам?
«Мне удалось пробить проблему белорусской локальности, невхождения Беларуси в мировой контекст, – заявляет Кузьмич. – Боязнь любого художника – сделать что-то не в своих границах, не в зоне комфорта, в другой стране. И мне кажется, что эта акция удалась, так как французы ее поняли».
В Беларуси он не смог бы сделать подобные акции, так как теперь возвращение в Беларусь для него – «автоматически тюрьма», заочно отвечает Кузьмич тем, кто возмущался акцией белоруса во Франции. Он убежден, что такое преимущественно пишут те, кто «протестует со своего дивана».
А во Франции он жил почти полгода – сначала «как турист», но «дорос до того, чтобы сделать здесь определенное художественное заявление», выступить зеркалом того, что «висит в воздухе» во Франции, и соединить это с белорусским контекстом и гиперболизировать. К тому же французскую политическую систему он считает «сильно закамуфлированным авторитарным режимом».
«Кто хотел, тот понял»
Он добавляет: и не рассчитывал на то, что акцию поймут все, но кто хочет, поймет. Хотя манифеста он не писал, акция состояла не только из выхода к Елисейскому дворцу (та часть акции фактически длилась 8 секунд, подсчитал он), но и из видеопролога, и из письма Макрону.
(внимание, видео 18+)
Они могут помочь понять смысл тем, кто видел только фото, но «письмо Макрону – это не объяснение, это часть произведения», замечает Кузьмич. А если думать, как понравиться зрителю, то можно и погубить искусство, скатившись в популизм. Хуже всего – когда нет никакой реакции, когда зрители проходят мимо.
Прежние акции были более понятными?
В Беларуси Кузьмич делал акции
«Министерство фаллокультуры», когда разделся и повесил на пенис табличку «Министерство культуры»; «Родина-BDSM», если на фоне подожженного креста приколол прямо к коже значок БРСМ; «Верую», когда сначала нарисовал на бюллетене для голосования фаллос и стоял на избирательном участке в образе распятого Христа, а потом в том же образе вышел к рядам ОМОНа…
«Они многими людьми были прочитаны как протест против цензуры, института выборов, Лукашенко… но на самом деле это не так, – объясняет Кузьмич. – На самом деле я закладываю туда также и протестную составляющую, но это не протест ради протеста. Акция «Верую» исследовала политический контекст, и материал исследования производился художественным произведением. Я не выступаю против какой-то одной личности, мне скорее интересно понимание процессов во времени, в котором мы живем, и ощущение себя как художника в этом времени».
Он заявляет, что его искусство – не активизм, а «нечто экзистенциальное, выходящее за пределы обычного понимания морали и политики».
Почему бы не делать этого в арт-галерее или в гараже, а не в публичных местах?
Тогда это будет не акционизм, а перформанс, объясняет Кузьмич, а он таким не занимается. Перформанс надо согласовать, пойти на компромиссы с собственником площадки, а тогда художественное произведение будет «стерилизовано», «лоботомировано». Акционизм же – это «интервенция», когда художник выходит и напрямую контактирует с пространством, втягивает его в свое произведение.
Тот же дворец Елисейский, – максимально «стерилизованное» пространство, говорит Кузьмич. За километр от дворца уже дежурят полицейские в форме и в штатском, сам дворец огорожен, там все зарегламентировано. Акционист этот регламент разрывает, вносит диссонанс. Согласованная фотосессия не была бы искусством, так как те же полицейские с пистолетами стали частью произведения, поясняет он.
Акционисты, художники и певцы сделали за 2020 год много выдающихся произведений протеста, а протест не победил. Все было впустую?
Кузьмич считает, что художественные акции протеста имеют смысл в долгой перспективе, влияние и «программирование», «смена оптики» людей, вскрытие проблем. Такой художественной акции, которая сама сразу бы изменила политический строй, история искусства не знает.
И когда тот же свободный хор в столь жесткое время выходит в мемориал «Яма» и начинает там петь «ты немного по-другому начинаешь воспринимать будничность», говорит Алексей. Радикальное искусство бесит, растрясает – и помогает человеку не замыкаться на вихре пропаганды.
Он считает вполне возможным, что был и такой француз, который посмотрел на его акцию в Париже и изменил свое отношение к чему-то. Мол, к переменам мировоззрения не готовятся заранее – это «просто выстрелить в какой-то момент», акция же создает соответствующий благоприятный момент.
Что дальше?
Кузьмич признает, что каждая акция – это стресс, и понимает, что рискует личной безопасностью и волей. Давит и то, что его имя уже известно – «враги ждут, если сделаешь ошибку». Возникают мысли о том, чтобы «жить нормально», заниматься безопасным творчеством и быть политкорректным – но «натура художника против этого протестует».
«Не знаю, на сколько меня хватит, – рассуждает вслух он. – Есть даже статистика, что художники-акционисты обычно активно работают два-три года. Ну, максимум пять. После чего или в какую-то другую сферу переходят, или выгорают, или их в тюрьму сажают, или что-то такое. У меня пока что два года, это не лимит. Еще повоюем».
Отыскать себе какую-то идеальную страну, где все будут понимать его акции и не мешать им, Кузьмич не стремится. Считает, что акционизм нужен там, где есть общественный или политический кризис, волна изменений или сильный застой. В идеальном обществе, где все понимают друг друга, просто не нужно критическое искусство.
Это же больно
В долгом разговоре Кузьмич не упоминает о физической боли от действий французской полиции или силовиков Беларуси. На вопрос о том, почему об этом не говорит, отвечает «Ну, скрутили и скрутили».
Говорит, понимал, что «скрутят». Французы пережали ему руки наручниками и держали так два часа – даже через два месяца плохо работает палец. Да ему интереснее художественное произведение, а не «производственные моменты» и не «жертвенность, которая хорошо продается».
«Рассказывать, как били, как задерживали – мне кажется, это переходить из статуса художника в статус жертвы, – заявляет Кузьмич. – А жертвой я не являюсь, я нападаю первым».
АА/АА belsat.eu
