«Мы пели и танцевали, решили быть счастливыми даже за решеткой». Екатерина Борисевич – о тюрьме и свободе
Екатерина Борисевич, журналистка TUT.BY, написавшая в своем материале, что убитый Роман Бондаренко не был пьян, за эту правду провела за решеткой шесть месяцев – с 19 ноября по 19 мая. Девушка побывала в четырех СИЗО и немного в Гомельской женской колонии. Что помогало не сойти с ума в заключении, без чего в тюрьме наиболее тяжело, какие письма журналистка хотела запретить цензору передавать ей, про танцевальный кружок в камере и как быть счастливой даже если над тобой небо в клеточку, Екатерина рассказала в интервью «Белсату».
«Не могу осознать, что я на самом деле на свободе»
Мы встретились с Екатериной в одном из ее излюбленных мест в Минске – Ботаническом саду. В начале лета там много цветов, которые очень любит журналистка, поэтому и решили разговор соединить с любованием цветущей сиренью. В субботу в полдень в Ботаническом саду многолюдно. Беседуем, пока стоим в очереди за билетами.
– До сих пор не могу поверить, что все вокруг происходит на самом деле, – говорит Екатерина. – Ощущение нереальности. Не могу осознать, что можно свободно гулять по городу, никто тебе не прикажет стать лицом к стене, держать руки за спиной. Я обошла уже, наверное, весь Минск за эти две недели – не могу надышаться свежим воздухом, отогреться в солнечных лучах.
– А где ты гуляешь? Как вообще сейчас, на свободе, выглядит твой день?
– Я встаю довольно рано, в 7-8 утра и быстро выхожу на улицу. Не могу долго находиться в замкнутом пространстве. Я люблю свою квартиру, но теперь тяну всех на улицу, в парки. С дочкой ежедневно гуляем. Обошли уже, наверное, все минские дворики. Почти ежедневно – Ботанический сад, Осмоловка. Встречаюсь с друзьями. Для меня важно лично повидаться с теми, кто поддерживал меня. Я понимаю, что не только я эти полгода проходила по этапу – со мной шли также моя семья, коллеги, друзья. Мы встречаемся и трогаем друг друга, словно не верим – мы настоящие, мы снова вместе. Я теперь знаю, что все может измениться в одно мгновение, поэтому стараюсь получить максимальное удовольствие от моей повседневности.
«Надо было сесть в тюрьму, чтобы стать известной»
– Извините, мы хотели сказать – вы такой молодец, мы были за вас, – вдруг обращаются к Екатерине женщины, стоящие в очереди за нами. Катя улыбается, благодарит и рассказывает, что куда бы она сейчас не пошла, ее повсюду узнают, и это для нее – одно из самых непривычных впечатлений после освобождения. Мы убедились в «звездности» Екатерины во время прогулки – люди подходили, благодарили, или просто улыбались, идя навстречу, здоровались.
– Приходишь в кафе – там узнают, в магазине – подходят. Я говорю коллегам – что вы натворили, мне сейчас всегда надо быть красивой, в хороших платьях, – смеется Екатерина. – Это все очень необычно. Надо было сесть в тюрьму, чтобы о тебе узнали. Люди благодарят в основном, в большинстве своем плачут, кто-то хочет обняться. Я даже представить себе не могла, что у меня будет такая колоссальная поддержка.
– За тебя действительно многие переживали все это время. Чувствовала ли ты эту поддержку за решеткой?
– Я получила около 700-800 писем. Представляю, сколько еще не дошло. Я складывала их в большую клетчатую сумку. В Могилеве проверяющая открыла эту сумку и говорит – впервые вижу столько писем. Сокамерники и персонал спрашивали – это же тяжело, зачем ты возишь их за собой? Но ведь это вся моя жизнь там. Только благодаря этим письмам можно было помнить, что все временно, и существует нормальная жизнь, куда ты вернешься – пусть через год, два или три.
Я сортировала письма – где от друзей, где от незнакомых, помечала, на которые ответила. У Ольги Филатченковой, преподавательницы дискретной математики из БГУИРа, вообще был свой учет в специальной тетради – когда письмо было отправлено, когда дошло. Ольга, кстати, размер нашей камеры измерила тетрадью – получилось 1,8 квадратных метра на человека. Вот так мы проводили время.
Я не выбросила ни одного письма, все привезла с собой в Минск. Мне писали разные люди, спрашивали, как помочь. Я отвечала – вы только пишите, это основная помощь.
«Напишу цензору, чтобы не пропускал грустные письма»
– Чем помогают письма?
– Без передачи ты можешь прожить на всем казенном, а без писем – очень тяжело. Все ежедневно ждали писем, не имело значения, в каком ты возрасте. Я видела, как женщина 67 лет плачет, так как ей не пишут. Все смотрели с надеждой на «кормушку», что она откроется, и принесут почту. Тем, кому никто не писал, мы сами делали открытки на праздники. Да, ты понимаешь, что это пришло не по почте, а от сокамерников, но хоть что-то. Без писем там можно очень быстро «скиснуть». У тебя сразу ощущение, что ты никому не нужен, тебя никто не ждет, не любит. Мы не знали, как пережить рождественские праздники, для заключенного в тюрьме – это трагедия, так как у цензора – выходные, письма не приходят. Или когда перевозят по этапу, тоже недели две нужно ждать писем. Я тогда доставала старые открытки, телеграммы, перечитывала их, заряжалась эмоциями, радостью. Поэтому пишите письма, телеграммы – они быстро доходят. И пусть там пара предложений, но они переворачивают весь день узника.
Теперь я ежедневно, когда выхожу из дома, беру с собой стопку открыток. Если, например, где-то жду друзей, подписываю их и отправляю. У меня, увы, сейчас много людей, кому надо писать туда.
– О чем хотелось читать в письмах и что ты сама писала, пишешь сейчас за решетку?
– Я старалась сама не горевать в письмах и соответственно, хотела получать веселые, теплые истории. Не надо слез, отчаяния. Я просила адвоката передавать, что я запрещаю горевать. Говорила – цензору напишу, чтобы ко мне не пропускали грустные письма. Иногда читаешь – у нас плохая погода и т. п. На такое хотелось отвечать – в наших апартаментах есть одно свободное место, заезжайте, и у вас за неделю все изменится, и любая погода будет превосходной. Мы в дождь и при – 25 градусов танцевали. У нас не было плохой погоды.
Я просила друзей – сходи в мое любимое кафе, возьми кофе навынос, иди вот таким маршрутом и описывай мне все, что видишь, с кем встречаешься. Или на Комаровку, посмотри, что там продается, какая ярмарка на Рождество Христово. Там хочется понимать, что жизнь идет, она не остановилась, и я радовалась, когда читала, что кто-то влюбился или ждет ребенка.
Людям почему-то кажется, что если написать что-то хорошее, то узников это будет угнетать. Но все наоборот.
По этой же причине я не читала новости о судах, о том, как у нас все плохо. Когда мы сидели с Катей Андреевой, она даже «СБ» читала. А для меня были главными новости из дома. Я делала ставку на себя, мне нужно было сохранить свое психическое и физическое здоровье.
Жизнь за решеткой: танцы, пение, разговоры на разных языках, открытки с цветами
– Расскажи о Екатерине Андреевой, а также других политзаключенных, с которыми довелось встретиться.
– Катю Андрееву к нам на Володарку подселили в феврале. Мы провели вместе два месяца. Катя читала Довлатова. Я тоже его люблю, поэтому нам было что обсудить. Катя присоединилась к нашему танцевальному кружку. Мы все очень надеялись, что после суда она пойдет домой. А когда вернулась в камеру, мы поняли, что это был приговор нам всем. Огорчились сильно. Но скоро решили, что будем жить, несмотря ни на что – смеяться, читать книги, ставить сценки, быть счастливыми. С Катей мы еще до приговора просчитали все сценарии, которые могут быть, если мы сядем на три года, два, один – как быстро можно ожидать замены режима, УДО. Если перед глазами есть цифры, легче.
Алла Шарко из «Пресс-клуба» с нами сидела. Она прекрасно рисует – берет цветные карандаши и создает шедевры. Она рисовала для меня открытки с цветами, а я отправляла их себе домой. Теперь у меня коллекция открыток От Аллы Шарко.
В Жодино я встретилась с Софьей Малашевич. Меня поразило, как она в совершенстве владеет французским и какие хорошие стихи пишет. В апреле на один день к нам подселили Дарью Чульцову. У нее так же, как и у нас с Софьей, была коричневая карточка – экстремистский учет. Видимо, персонал подумал, что три экстремиста на одну камеру – это слишком, и через день Дашу забрали. Даша хорошо держалась, читала Алексиевич.
– А что вы танцевали в вашем кружке?
– Ирландский вальс, Лявониху. Всего изучили 35 танцев – нас Оля Филатченкова учила. Наверное, странно выглядело –танцы в СИЗО. Но это помогало нам сохранить хорошую физическую и психологическую форму. А еще у нас было шесть языков в камере – английский, немецкий, испанский, французский, грузинский, какой-то еще. Мы представляли, что собрались в хостеле в Латинской Америке и рассказываем истории на разных языках. «Неполитические» на Володарке тоже были очень интересными – одна из девушек пела так, что нам хлопали другие камеры. У нас была очень дружная камера. Мне даже жалко было ее оставлять, когда 22 марта меня увезли в Жодино.
Творчество, интересные разговоры спасали. Еще когда я работала, писала о судах, криминале, потом мне хотелось сосредоточиться на чем-то красивом. Я находила это в цветах. Так же и за решеткой. На Володарке у меня была папка «Красота и вдохновение». Она напоминала мне, что была жизнь до, и будет еще после. Конечно можно биться головой о стену. Но можно и наслаждаться тем, что у тебя есть. Помню, как в первые дни в СИЗО я услышала смех из камеры и очень удивилась – здесь можно смеяться? Оказалось, что можно, и даже нужно, чтобы не впасть в отчаяние.
«До сих пор трудно вспоминать о задержании и проходить возле Володарки»
– Что было самым тяжелым за эти полгода?
– Мне до сих пор непросто разговаривать и вспоминать о задержании. Ты выходишь в магазин, а возвращаешься домой с чужими людьми, и все это происходит на глазах у дочки. Я не ожидала, что будет уголовное дело. Но меня привезли в Генеральную прокуратуру, потом в СИЗО КГБ, тогда все стало понятно, что я присела, и не на один месяц.
Мне до сих пор трудно подойти к Володарке, даже чтобы отнести передачу друзьям. Я обхожу это место. Если едем на машине, прошу – только не этой дорогой.
Я тяжело переживала, что дочь осталась без мамы, даже на полгода. Это была моя самая огромная боль. Она была без меня на Новый год, на день рождения. Я жалела, что не могу ее обнять, прикоснуться к ней. Мы же очень близки с Дашей, нам интересно вместе. Мы много путешествуем. Я показала ей Италию, влюбила ее в эту страну.
– Ты была в нескольких СИЗО – КГБ, Володарка, Жодино, Могилев. Потом колония. Что было с бытовыми условиями?
– Разве что лучше было в Могилеве. Там новая камера с деревянным пьедесталом. Тепло. Удобные кровати. Чистая постель. Полки для вещей, чего нигде больше не было. Хорошее питание. Дворики для прогулок чистые, покрашенные в белый цвет. И туда всегда попадало солнце. Важно, чтобы был изолированный туалет, и чтобы это был унитаз, а не ведро. В Жодино было очень низкое ограждение. Это очень некомфортно. Но когда рядом близкие по духу люди, на бытовые мелочи не обращаешь внимания. В этом смысле лучше всего было в СИЗО КГБ и на Володарке. А в Жодино уже был другой контингент – там сидели за кражи, тяжкие телесные, алименты.
«Осужденные за убийство едут свободно, а я – единственная на 20 человек в наручниках»
– Как выглядел день за решеткой?
– Мы вставали около 6 утра (в Жодино нас гимн по радио поднимал), в 7-7.20 – завтрак. До 8 нет горячей воды, а всем же надо умыться, почистить зубы. Мы грели воду в ведерке из-под майонеза. В 8-й была проверка. Иногда бывал «шмон» – лицом к стене или с вещами на коридор, но это, к счастью, редко случалось. Потом пишешь письма, разговариваешь, читаешь книги, занимаешься своими делами. С 13 до 14 – обед. После обеда наша камера замолкала – мы договорились, что часик проводим без разговоров, каждый сам с собой. Потом ужин. День пролетал незаметно.
– А в чем проявлялся твой экстремистский учет?
– Со мной разговаривал психолог, воспитатель. На комиссии мне дали коричневую карточку. Ежедневно нужно было сдавать рапорт: Борисевич Екатерина Анатольевна, 1984 года рождения, осуждена по ч. 3 статьи 178, состою на профилактическом учете, как склонная к экстремистской деятельности, спальное место напротив двери, верхний ярус.
Этап был в наручниках, у меня единственной из 20 человек. Все смотрели на меня – что же за такая опасная преступница. У меня было три сумки. Я смогла взять только одну, остальные дали нести другим заключеным.
В автозаке меня везли в «стакане». Потом пересадили в так называемый «столыпин» – вагон, в котором этапируют заключенных, там хоть сняли наручники. Ехали всю ночь. Моей компанией были женщины, осужденные за убийство, так они удивлялись и смеялись, что они свободно едут, а меня в наручниках водят. Я старалась об этом не думать. У меня была раскраска с собой, я рисовала.
С Катей Андревой мы настраивались, что если будем вместе в Гомельской колонии, попросимся работать в детский сад. Но с нашим «экстремизмом» нас бы к детям не пустили.
«Представляла, что прогулочный дворик СИЗО – это таинственная пещера»
– В интервью сразу после выхода из колонии ты говорила, что и за решеткой можно почувствовать себя счастливой. Что там приносит счастье?
– Письма от дочери – когда видишь почерк своего ребенка, шутки, понятные только нам. Мамины «репортажи» из сада – что цветет, что растет, какой цветок пережил зиму, какой – нет. Прогулки в большом дворике. Как-то выпало много снега – я представляла, что я не во дворике СИЗО, а в какой-то таинственной пещере. Мы танцевали там шведский вальс. На улице было холодно, а в сердце – тепло. В камеру мы возвращались счастливыми людьми. Я, наверное, выглядела как ребенок, потому что очень радовалась солнцу, когда в камеру залетал «солнечный зайчик». На Володарке я видела его лишь однажды. Там простые вещи ощущаются острее. А на территории колонии я «залипла» в тюльпанах. Я тогда поняла, что весна пришла, я постоянно улыбалась. Ведь надо мной не было больше неба в клеточку. Голова кружилась от воздуха. Видеть в окне цветущую яблоню – тоже было счастьем.
– Расскажи, пожалуйста, о «неполитических» сокамерниках? Что это были за люди?
– Такой контингент был в Жодино. Это уже не такие душевные разговоры, как на Володарке, там я была больше одна, хотя, конечно, услышала много историй от сокамерниц. Большинство их трагедий было из-за алкоголя и нелюбви в семье. Даже рядом с убийцами я не боялась за свою жизнь. Это просто люди, которые не видели любви в жизни. Они думают, что ничто не дается просто так, за все надо платить. На глазах они смягчались, когда видели хорошее отношение. Самыми сложными были женщины, осужденные за неуплату алиментов. Они все взрывные, сварливые, начинали конфликт на пустом месте. Все дело было в синдроме отмены, так как не было доступа к алкоголю, у них было принудительное лечение от алкоголизма. На их фоне убийцы – спокойные люди.
«Ура! Свобода!»
– Не было мысли написать обо всем этом книгу?
– Думаю об этом. Там было много интересных людей. Жаль, что не было диктофона. Я записывала, что могла, в тетрадь. Думаю, я дождусь, пока они выйдут, чтобы еще их послушать. Хочется сохранить вкус их языка. А истории уникальны. Была одна доярка, которая сидела за кражу. Она сходила с ума без работы. Постоянно спрашивала у сотрудников: родненький, нет ли какой работы? Мы с ней вместе чистили камеру, в которую въехали после мужчин. Там плинтуса потом блестели. В каждой новой камере мне казалось, что я там не приживусь, потому что были и совсем ужасные условия, вши, но привыкала ко всему, наводили порядок. Еще там можно было курить. Они и курили с 6 утра до 10 вечера. Дышать было нечем. Мне, как человеку, который не курит, было очень тяжело. Всю одежду, которую я там носила, выбросила.
– Что, на твой взгляд, изменилось за полгода здесь, на свободе?
– Я вижу две действительности. Вчера гуляла по Зыбицкой. Лето, все красивые. Минск цветет. А рядом другая действительность – я ежедневно хожу на почту, чтобы отправить письмо тем, кто за решеткой. Главное, что здесь для меня изменилось – в ноябре у меня не было в тюрьме столько близких людей, как сейчас.
– Что планируешь дальше делать?
Заняться здоровьем. В СИЗО у меня были проблемы с ушами, я спала только в шапке. Хочу провериться на ВИЧ и гепатит. Там же все общее, риск повсюду. Тоже планирую дойти до психолога. Но пока что провожу время с друзьями. Это теперь моя отдушина.
К концу лета хочу просто побыть с дочкой, наговориться. Ездить в деревню. Недавно была там, гоняла на велике, и кричала, раскинув руки – ура, свобода! Но ничего не загадываю. Ведь знаю, как все может измениться в один миг.
Какой главный вывод из пережитого? Я до сих пор не понимаю, зачем это все со мной было. Узнать жизнь? Так я и так его знала. Убедиться, что у меня хорошие друзья? И в этом я не сомневалась. Возможно, ради книги, чтобы рассказать истории людей, которых я там встретила.
Анна Гончар/АА, belsat.eu
