«Через три года сдают психика и тело». Что переживают за решеткой политзаключенные женщины?
С какими сложностями сталкиваются политзаключенные беларуски? Почему протест в тюрьме физически опасен? Как помочь женщинам в заключении? Эти вопросы обсуждали во время дискуссии бывший редактор TUT.BY, политзаключенная, а теперь – основательница медиапроекта «План Б» Ольга Лойко и журналистка, автор проекта «Палітвязынка» Евгения Долгая.
Психологический шок
Первое, что переживает женщина, когда попадает за решетку, это психологический шок, говорит Ольга Лойко:
«Человек, если говорить о политзаключенных, обычно не ожидает, что к нему придут и он попадет в тюрьму. Даже те, что говорят, что были готовы и ждали, на самом деле готовы не были и были уверены, что их это как-то обойдет».
Дальше начинаются бытовые проблемы. Наиболее серьезны они в ИВС, говорит Ольга. В частности, там невозможно спать.
«Об этом говорит мой опыт и моих коллег – спать ни у кого не получилось. По крайней мере, если сидишь трое суток. Наверное, если дольше, организм берет свое. Но, в любом случае, это очень тяжело, так как нет матрасов, очень холодно, открыты окна – нужно постоянно ходить, чтобы согреться», – рассказывает бывшая политзаключенная.
В СИЗО с бытом немного проще: «Да, тесно, прокуренная камера. И конечно, довольно сложно привыкнуть мыться нормально раз в неделю. Но это все воспринимается как неудобство, а не как глобальная проблема. Тем более что политзаключенные были уже тогда в 2021 году в каждой камере, поэтому с бытом было проще – делились предметами гигиены, всеми особенностями быта».
«Отпадение» друзей, конфликты с семьей и сокамерниками
Самые большие трудности в СИЗО, по словам Ольги Лойко – это неопределенность и проблемы с внешними связями.
«В письмах с семьей часто случаются недоразумения. Ты просишь что-то передать, тебе не передают, а оказывается, что письмо не дошло. Или обвинения со стороны семьи, что сами виноваты, сами нарвались, зачем вам это нужно было и тому подобное. Такие родственники, наверное, у каждого были. Мне повезло, что у меня не было. Но я видела, как тяжело девушкам, которых хоть кто-то из семьи не поддерживал, – рассказывает журналистка. – Тебе трудно, что ты никак не можешь повлиять на происходящее дома. Ты понимаешь, что твой кредит некому платить, что твоих детей некому водить в школу, мама не идет к врачу, потому что она в стрессе из-за того, что ты в тюрьме. Подобные бытовые проблемы у всех и они очень сильно подкашивают».
Потом начинают «отваливаться» друзья, члены семьи, говорит Ольга. Многие держатся пару месяцев, а потом кто-то устал, кто-то выгорел, у кого-то свои проблемы, кто-то уехал. Далее добавляется проблема внутренних взаимоотношений, к которым сложно привыкнуть.
«У нас рисуется образ, что там сидят просветленные сознательные люди, любящие подискутировать о судьбах родины. Но как минимум половина там – вполне серьезные преступники. Женщины в состоянии крайнего стресса, – говорит Ольга Лойко. – У меня три сокамерницы, например, заехали в колонию на 13, 16 и 18 лет не за политику. Можно себе представить, в каком настроении сидит 30-летняя женщина, оставившая дома ребенка и которой светит до 25 лет. Она как минимум конфликтная, нервная, у нее миллион проблем и она требует помощи, ей не до деликатности и каких-то правил поведения в коллективе. Поэтому скандалы и конфликты часты, и жить в этом довольно сложно».
«Хорошо держатся первые 5–7 месяцев»
Ольга Лойко называет мифами рассказы о том, как кто-то продуктивно читал или учил иностранный язык в заключении.
«Я тоже там много читала, но качество чтения и продуктивность, когда рядом с тобой сидят еще семь человек, из них четверо смотрят телевизор, двое ссорятся и пятеро при этом курят, снижается», – отмечает журналистка.
Еще одна проблема, с которой сталкиваются политзаключенные – основания и попытки использовать «сидельцев» в своих целях как со стороны сокамерников, так и со стороны персонала.
«Мне коллеги рассказывали, что в камере был телефон и можно было позвонить, – вспоминает журналистка. – Но если кто-то сумел пронести в камеру телефон, значит, с вероятностью 99% оперативному сотруднику СИЗО нужно, чтобы вы по этому телефону куда-то позвонили. Потому что там не бывает такого, чтобы люди свободно пользовались телефонами. И если какой-то «хороший» человек с вами делится, значит, с большой вероятностью, в этом есть какой-то скрытый смысл и это может быть опасно. Поэтому нужны внимательность и постоянная напряженность».
По словам Ольги, в СИЗО в атмосфере неопределенности люди хорошо держатся первые 5–7 месяцев. Сложнее становится, когда понимаешь, что это «игра в долгую».
«Многие из тех, кто рассказывает бодрые истории о том, как для них был полезен этот опыт и что они не зря так пострадали, обычно довольно быстро получили приговор, не связанный с лишением свободы. Потому что одно дело, если у тебя уже через месяц дело уходит в суд, ты знаешь статью, вилку сроков. Другое дело, когда идут месяцы, и ты не понимаешь, куда это все ведет, тебя не допрашивают, ничего не происходит, дома все сыплется, ты теряешь работу, профессию, здоровье и ничего не понятно – какой тебе светит срок, чего от тебя хотят. Здесь у многих нервы начинают сдавать. Я не знаю никого, кто бы долго выдержал энергичную позицию, что все имеет смысл и мы страдаем за хорошее дело», – говорит бывшая политзаключенная.
«Вашим именем назовут улицу»
В такой ситуации важна поддержка и адвоката, и родственников, но не нужно героизировать опыт заключенного, отмечает Ольга:
«В письмах писали «зато вашим именем улицу назовут». На этом месте просто серьезно «бомбило». Ведь спасибо, конечно, но все-таки хочется жить, видеться с семьей и физически чувствовать себя более-менее нормально. Не все хотят быть героями, не всех это вдохновляет. Когда ты сидишь без передач, у тебя что-то болит, темные перспективы, эта героизация очень раздражает».
Евгения Долгая, много общающаяся с бывшими политзаключенными женщинами и их родственниками, рассказала о новом виде пыток, которые в последнее время регулярно применяются в отношении беларусок за решеткой – лишение родительских прав или угрозы сделать это.
«В колонию приходит прокурор с письмом, что женщина попадает под декрет №18 и что ее лишат родительских прав, детей отправят в приют или за ними будет смотреть кто-то из родственников, – рассказывает Евгения. – Этим часто давят, заставляя женщин писать прошения о помиловании. И женщина потом выйдет с огромным долгом по алиментам. Из того, что я слышала, это теперь новый вид пыток».
Кроме того, женщин продолжают пытать ст. 411 УК, по которой судят за якобы нарушение правил внутреннего распорядка, и таким образом срок заключения растягивается до бесконечности. Наиболее известная история Полины Шарендо-Панасюк, которую дважды судили по 411-й статье. Но таких случаев много, говорит автор «Палітвязынкі». Так, срок заключения продлевали Ольге Майоровой, Елене Гнаук, Виктории Кульше.
«Виктория передавала на свободу такие слова: “Мне кажется, что я никогда отсюда не выйду, и хорошо, если выйду с инвалидностью, главное – чтобы я не умерла здесь”», – рассказывает Евгения Долгая.
«Почему я должна через это все пройти, а не повеситься прямо сейчас?»
Ольга Лойко считает, что история Полины Шарендо-Панасюк может повториться, и по ст. 411 УК могут продлить срок тем женщинам, которые уже вот-вот должны выйти на свободу.
«411-я статья – это действительно страшно. Здесь показательна история Дмитрия Дашкевича, который в день, когда он уже готовился к свободе и знал, что его ждет семья, узнал, что ему добавляют еще год. Я не знаю, как здесь выдерживают нервы у “сидельцев” и их семей», – отмечает журналистка.
Ольга Лойко видела в СИЗО состояние людей, которым продлевали срок содержания под стражей или добавляли статьи.
«По политике при этом было немного другое ощущение. Тебе могли дать 5 лет или 12, но было понимание, что это может закончиться в любой момент, – говорит журналистка. – А если молодой женщине 24 лет по 328-й статье сначала следствие идет по четвертой части, а потом – пятой, а там заключение до 25 лет, человек впадает в ступор и говорит: объясните, почему я должна через все это пройти, а не повеситься прямо сейчас? Хотя в СИЗО самоубийство не получится, несмотря на то, что там пытаются это сделать действительно часто. Но если 25 лет по статье, по которой невозможна УДО или амнистия, действительно возникает вопрос – зачем? Чтобы потом в 50 лет выйти без ничего?»
«Признать вину – не слабость, а попытка выжить»
Ольга Лойко советует не устраивать в местах заключения протест и не нарушать правила распорядка из принципа.
«Я знаю женщин, которые говорили – я не буду гасить штраф, я ни в чем не виновата. А потом из колонии приходит письмо – найдите возможность погасить штраф, это вопрос жизни и смерти. То есть человеку физически не давали там выжить. Поэтому признать свою вину – это не слабость, а попытка выжить. Потому что превратить твою жизнь в ад в тюрьме очень легко, – говорит журналистка. – Еще говорили – я не буду говорить “здравствуйте, гражданин начальник” и ходить с руками за спиной. Но все быстро понимают, что это протест с нулевым смыслом, ведь ты сразу едешь в карцер, где находиться невозможно. Здесь важны адвокат и сокамерница, которые объяснят, что так делать не надо, это 411-я статья на ровном месте и может быть физически опасно».
До сих пор в местах заключения все очень сложно с письмами – передают только от родственников, говорили на конференции выступающие. У женщины в заключении портится здоровье. Освободившиеся рассказали о состоянии Марии Колесниковой, отмечает Евгения Долгая:
«Несколько человек говорили, что у Марии очень сильные проблемы со здоровьем, в частности, с высоким давлением, что ей не оказывают медицинскую помощь и она ослаблена. Также рассказывали, что Екатерина Андреева страдает от аллергии. Была информация об Ольге Соломеник, осужденной также по статье “Измена государству”, что она там очень болеет, часто теряет сознание. Также сильно болеет Марфа Рабкова, у нее проблемы со всем организмом».
Как помочь политзаключенным женщинам?
По словам Евгении Долгой, чаще о проблемах со здоровьем говорят те, кто сидит уже три года и более.
«И я читала исследования, что психика и тело начинают сдавать после третьего года. Также я вижу, что так же все больше болеют родственники заключенных», – отмечает журналистка.
Очень важно помогать политзаключенным и их семьям и продолжать это делать даже в условиях, когда государство пытается запугать, говорят Ольга Лойко и Евгения Долгая. При этом нужно предлагать конкретную помощь.
«Человек может отказаться в начале от помощи, сказать, что сам справится, например. Тогда предлагайте спустя некоторое время еще, – говорит Ольга Лойко. – Ведь семья скоро поймет, какие огромные ресурсы нужны. Например, летом нужно две-три передачи в неделю, чтобы были свежие продукты, так как в СИЗО их хранить негде. Очень дорогой адвокат – один поход в СИЗО стоит 400 рублей, за ознакомление с делами нужно заплатить, потом суд – это огромные расходы. Поэтому даже если вам отказали, вернитесь через некоторое время с предложением помощи и конкретизируйте ее».
«Если вы боитесь помогать именно “сидельцу”, можно помогать его детям – купить какой-то подарок или оплатить кружки», – добавляет Евгения Долгая.
Улучшение условий в тюрьмах – тема, о которой нужно говорить
По словам автора «Палітвязынкі», в нынешних условиях, когда демократические силы Беларуси вряд ли много могут сделать для освобождения людей, следует говорить об улучшении условий их содержания.
«Именно из-за плохих условий, жесткого прессинга, лишения всего люди умирают. Мне кажется, выдвижение на повестку дня улучшения условий – это более реальное решение, чем освобождение», – говорит Евгения Долгая.
С автором «Палітвязынкі» соглашается Ольга Лойко:
«Например, инкоммуникадо. Я не представляю, в каком ужасе сидят люди, когда год не знают, что происходит с их родственниками. Возможно, думают – может у меня уже и родственников никаких нет. Так же думают родственники на свободе. Это просто потеря себя во времени и пространстве. Поэтому улучшение условий – это действительно тема, которую важно поднимать».
Также она обращается к тем, кто хочет помочь политзаключенным, выходящим из тюрем, и советует как можно скорее уезжать из Беларуси. По словам журналистки, не надо много раз повторять «съезжай», стоит предложить конкретную помощь.
«Решиться уехать тому, кто отсидел, очень сложно. Человек говорит – я уже оттерпел, почему я должен куда-то ехать? А тем временем продолжается давление – оставаться опасно. Поэтому говорите предметно, какую помощь вы можете оказать за рубежом», – резюмирует бывшая политзаключенная.
Анна Гончар / Авер belsat.eu
