Как произошло, что дата подписания акта о капитуляции Германии превратилась из дня поминовения погибших в… «победобесие». Именно таким словом сейчас называют ту идеологию и риторику «освободителей мира» в России, которая не имеет ничего общего с событиями войны. Могло ли это стать внезапным явлением? Могло, но не внезапным. «Победобесие» имеет свою логику.
Выражение «У каждого своя война» я поняла, когда начала записывать воспоминания людей, которые были детьми во время войны. Кто-то вспоминал, как в первые дни войны по главному проспекту Минска шли под конвоем сотни военнопленных советских солдат. Многие были босиком, в разорванных гимнастерках, грязные, с запекшейся кровью на теле. Люди вокруг всматривались в лица, чтобы опознать своего мужа, брата, отца, сына, который буквально пару дней назад побежал в военкомат… Кто-то же вспоминал облавы в городе после убийства гауляйтера Кубе. Кто-то – как жилось в землянках, когда сожгли деревню. Кто-то вспоминал, как приходили в дом диверсанты с большой земли, требовали еды и забирали последнее, невзирая на плач детей.
Мои родители были во время войны под оккупацией. Папа в России в Белгородской области, а мать – в Беларуси в Кличевском районе. Мама рассказывала, что немцы боялись соваться далеко в лес и поэтому часто бомбили его. Это же был партизанский край. Рассказывала, как они прятались на болоте во время облавы. У нее была сильная простуда и она кашляла, а надо было сидеть тихо. Как только закашлялась, то соседская тетка схватила ее за голову и лицом в мох. Чуть не задохнулась. Спасла маму бабушка. Тетя говорила, что из-за моей мамы могут всех найти, а это неминуемая смерть. Она предложила убить девочку – мол, лучше пожертвовать одним ребенком, чем если расстреляют десятки…
Что такое Курская битва? Много книг написано, много фильмов снято. На кадрах всегда карта битвы, имена генералов, торжественная музыка. Художественные фильмы показывают панорамные кадры, мужественные лица танкистов в открытых люках… Но вот немногословный рассказ моего отца глазами тогдашнего ребенка дал мне совсем другую картину. Он рассказал, что во время битвы люди прятались в подвале. Земля тряслась от ревущих танков, а еще и от того, что сильно бомбила авиация. Канонада не утихала. В погребах старики и женщины с детьми. Часов ни у кого не было. Люди периодически выходили, но не могли понять: сколько прошло времени, день на дворе или ночь. Почему? В черноземном районе пыль черная и солнца не было видно. Вот эта пара фраз дает мне гораздо больше для понимания всего того ужаса.
Я родилась после войны, но и у меня отложилось в памяти кое-что, связанное непосредственно с ней. Я помню, как совсем маленькой шла за руку со своей мамой по длинному железнодорожному мосту на базар. Было это в Енакиево на Донбассе. Мужчины сидели вдоль моста. Некоторые были в выцветших гимнастерках, некоторые с медалями. Все мужчины были без ног. Видимо, меня так это тогда потрясло, что я, несмотря на свой маленький возраст, запомнила эту сцену. Особенно одного мужчину, у которого не было ног и одной руки. У него было страшное изуродованное лицо. Теперь я знаю, что такие шрамы оставляют за собой ожоги, а тогда этот человек напомнил мне скорее какого-то злодея из сказки. Я прижалась к маминым ногам. Даже помню мамины лодочки-шпильки бежевого цвета. Начала дергать ее за руку, чтобы поскорее убежать, но мама достала кошелек, вытащила несколько купюр и положила их в фуражку, которая лежала перед калекой. Этот «страшный» человек сказал: «Да что вы?! Не надо столько! Хватит мелочи. Для ребенка оставьте лучше». Мама сказала, что все в порядке. Я сразу спросила, кто это, и мама сказала, что это солдат. Что он воевал и остался без ног и руки, поэтому не может работать и ему негде взять денег. Сколько мы шли по этому мосту, столько я клала в фуражки деньги, которые мне давала мама. Когда мы дошли до конца моста, деньги закончились. Тогда мама сказала, что мы съездим на ярмарку в другой раз.
Соседка, увидев нас во дворе, все поняла: «Лора, ты по мосту пошла? Я так и знала! Зачем же ты ребенка с собой потянула?! Теперь спать не будет, насмотревшись на этих алкашей». Я тут же вступилась: «Это солдаты! У них ног нет! У них нет даже еды!». «Да какая там еда! На папиросы и водку они просят. Ну, солдаты. Так и сидели бы, где им положено», – сказала соседка. Я спрашивала, где же им надо быть, но ответа так и не получила.
В мои школьные годы в Минске в День Победы ветераны собирались у входа в парк Горького. Некоторые держали в руках картонки с названием фронта, дивизии на длинной палке, чтобы было видно издалека. Туда же приходили люди, в основном женщины, с увеличенными фотографиями своих родственников, которые не вернулись с войны. Они подходили к ветеранам в надежде, что вдруг кто-то из них узнает и что-то скажет. Может, живой? Может, попал в плен и потерял память?
Мне запомнился диалог женщины в платочке с одним мужчиной. Она сказала, что приехала в Минск специально из своей деревни, так как ей сказали, что здесь будет много ветеранов. Последнее письмо было весной 1944 года. Ей мужчина сказал: «Ну, если бы был в плену и память от контузии потерял, то нашелся бы уже. Он же не на немецком разговаривает. Сразу бы поняли, откуда. Смысла нет приезжать и спрашивать». А эта женщина сказала: «Но похоронки тоже не было. А вдруг в плен попал, а потом побоялся возвращаться». А тот: «Ну, если так, то что же он, предатель? Надо вернуться, а там разберутся». Я помню, как эта женщина кивнула, сначала отошла немного в сторону, а потом, будто, что-то вспомнила, вернулась и вручила ему свой букетик сирени…
Только каких-то 30 лет назад я лично познакомилась за границей с теми, которые не вернулись и не давали о себе никакой весточки, потому что знали, какая может быть их доля. Понимали, что матери их ждут, но боялись и за себя, и за своих близких на родине. Мамы ждали. Сегодня я думаю: а может, была права та женщина в парке, когда говорила, что чувствует, что сын жив?
В мои детские и школьные годы День Победы в Беларуси всегда был днем траура. В этот день вспоминали погибших на фронте и мирных жителей. Вспоминали, каких жертв стоила та война. В Беларуси всегда было фактически две войны. Одна – по рассказам тех, что были под оккупацией или воевали, другая – в учебниках и художественных фильмах. Мое поколение слышало разговоры взрослых на кухне о том, как партийные функционеры сбежали в первый же день вторжения немцев и в городах воцарилось безвластие. Почему люди шли не к райкомам партии, а к больницам? Ведь это было единственное, что функционировало тогда как часы. Медработники командовали эвакуацией и организовывали доставку раненых на восток.
Кажется, совсем недавно, в 1974 году, в Минске отметили День Победы с помпой по тогдашним временам. Было шествие ветеранов во главе с тогдашним секретарем ЦК БССР Петром Машеровым. Вечером скромный салют. В последующие годы начались трансляции с Красной площади, с минутой молчания, с торжественным концертом. Но… Правду о войне с высокой трибуны никто так и не сказал. Никто не сказал, почему толпы ветеранов-инвалидов без ног вынуждены были просить милостыню. Что такое ГУЛАГ? Почему советские солдаты боялись вернуться на родину из плена? Почему в Беларуси для большинства людей День Победы – это день скорби, а в России это – «можем повторить»?
Ко всем перечисленным выше вопросам нужно добавить, что лишь небольшая часть России была под оккупацией. Большинство населения не видело ни бомбардировок, ни облав, ни концлагерей… Так же и о блокаде Ленинграда всей правды так и не сказали. Поэтому пилотки на детях, толстые тетки в школьной форме 60 размера, которые маршируют с пионерскими галстуками на пышных бюстах, надписи на машинах «На Берлин!» – все это, по большому счету, именно из-за того, что целые поколения воспитывались на лжи. Знают ли эти марширующие тетки о том, что их деды на фронте не кричали «За Сталина!», а надеялись, что после войны закончится этот террор и их репрессированные родные, соседи вернутся из ГУЛАГа домой? Не все тогда знали, что многих их уже убили и закопали в бесконечных Куропатах. Знают ли они, что новичков посылали в атаку против танков без оружия, с палками в руках?
«Победобесие» должно было наступить. Достаточно было найти маленького недалекого фюрера и подыграть на патриотизме. Блицкриг не получился. И это объяснимо. У беларусов и украинцев от отцов и дедов есть правда о той войне, пусть даже часть правды, которая отложилась в памяти как «никогда больше». Может, поэтому в Беларуси немного желающих посещать провластные концерты-дискотеки, а в России эти мероприятия все больше напоминают карнавалы?
Тем не менее, сейчас приходится всему миру втягиваться в эту войну. «Никогда больше» борется с «можем повторить».
Редакция может не разделять мнение автора.
