Ветеран беларусского музыкального подполья и автор лучшего альбома 2013 года только в эмиграции понял, что он востребован у беларусов. «Белсат» поговорил с Сергеем Пукстом про переезд, «экстремизм» и Георгия Добро – вторую личность, которая задумывалась отвратительной, но понравилась слушателям.
Кто такой Сергей Пукст
Сергей Пукст из тех, про кого говорят «широко известен в узких кругах»: не собирал полных стадионов, но имеет достаточно поклонников в ряде тусовок. Играет с 1990-х годов. «Последний альбом» его группы Pukstband получил в 2013-м награду «Альбом года» на премии Experty.by. Сейчас выступает реинкарнация этой группы в составе самого Пукста и барабанщика – так, как и начинался Pukstband.
Сергей Пукст в «Belsat Music Live», 2017 год:
На вопрос, что же он играет, отвечает: «А я не знаю». Пукст заявляет, что не умеет играть по стандартам, не может даже подобрать на гитаре группу «Кино». Самый первый свой альбом он описывал как «нигилистичный джаз». Сейчас рассуждает, что играет «что-то между панком, серфом и ривайвлом» с отсылками к поп-музыке 1970-х и многому другому, но не ограничивается жанрами. Играет по принципу «что идет, то идет».
Пукст также имеет альтер-эго – российского шансонье Георгия Добро, от имени которого иногда выступает и записывает песни. Кроме того, он раньше играл также в проекте True Litwin Beat, записывал в проекте «Тузін. Немаўля» музыку для немого фильма «Кастусь Каліноўскі» 1927 года.
Ближайший концерт даст как раз не Сергей Пукст, а Георгий Добро: выступит 8 марта в варшавском клубе Scena Chmielna с программой «Женщина моя».
Почему не уехал раньше
Сергей Пукст покинул Беларусь в августе 2023 года. На первое время его приютил музыкальный журналист Александр Чернухо, но жилье и работу Пукст уже нашел.
Про обстоятельства отъезда он рассказывать не хочет, но говорит, что было напряжение, в котором все в Беларуси живут, «накопилась сумма впечатлений», вот и решил поехать – как раз чтобы в сентябре отправить детей в школу в Польше. К тому же, сына через четыре года могут забрать в армию – так или иначе лучше было уехать.
Но сейчас беларусы чаще спрашивают друг друга не «почему уехал», а «почему не уехал раньше». Пукст на это рассуждает:
«Находясь в контексте, ты не ощущаешь его настолько остро, как глядя снаружи. В Беларуси ты не доводишь до сознания, в какой опасности находишься. Как завороженность людей, которые сидят и думают: а кого из нас, двух-трех миллионов людей, которые имеют основания опасаться, сейчас выхватят. И все время думаешь, что это не ты. Тебе все время кажется, что ты проскочишь».
«Когда маховик раскручивается, он не то что не может остановиться, он уже выскабливает там, где нечего выскабливать. Грязь из-под ногтей, вообще все из-под всего. Такие механизмы сами собой не останавливаются».
Было и то, что Пукст называет «маячками». Ему не давали так называемое гастрольное удостоверение, а без этого нельзя продавать билеты и даже фигурировать на афишах – можно разве что играть за пожертвования. В том же пабе «Граффити», где в последнее время выступал Пукст, это было даже выгоднее: донатов, бывало, давали больше, чем стоили бы билеты.
Этап эйфории от переезда прошел, говорит Пукст: «Начинает накрывать эмигрантский сплин».
«Это не связано с какой-то тоской, – отмечает он. – Понятно, что ты не вернешься в Беларусь даже 2019 года».
Он рассуждает о создании благоприятных условий возвращения эмигрантов, которых он в скором времени не ожидает. Но если у эмигрантов будет возможность вернуться, то в Беларусь вернутся люди с европейским мироощущением, а страна избавится от «клейма постсоветской республики».
Порассуждав, спрашивает: «На сколько я наговорил сейчас – года на три, на пять, на семь, на девять?»
Не были «экстремистами», хотя…
Эту фразу Пукст говорит, вспоминая выступления в «Граффити» его проекта True Litwin Beat: группа не была «экстремистской» в понимании силовиков, в эстетике заложена аполитичность, хотя «доколупаться» могли. Вспоминаем песню «Минск» – а разве это не «экстремизм»?
Пукст не соглашается: удивился бы, если за такую песню предъявили претензии. Песня довольно «направленная» и критическая относительно города и процессов в нем. Там нет политики, разве что рассуждения про болевые точки Минска, от архитектуры до названий в честь советских, как он их называет, упырей. Свои же песни считает не слишком заметными:
«Я умею как никто соскакивать с любого хайпа, с любой волны».
А как понять, что можно в Беларуси? Пукст отвечает, что многие это обсуждают, тем более после задержания группы Nizkiz. Но об этом много рассказать не может: «Просто все в оцепенении».
Для музыкантов крайне важен фактор регулярного заработка. В Польше, отмечает он, уже можно играть на беларусскую аудиторию: из Беларуси уехали сотни тысяч человек. Но совсем не у каждого получится заработать. Да и эмигранты, скорее всего, сходят на концерт один раз, «поставят галочку» и больше не пойдут. С другой стороны, он знает и человека, который сознательно ушел из «беларусской тусовки» и работает с польскими музыкантами – как минимум, прецеденты есть.
Сам Пукст зарабатывает преподаванием английского языка – и всю жизнь не может решить, музыкант ли он в первую очередь. Сомневается, что одной музыкой смог бы заработать, ведь не смог бы даже сыграть в кавер-бэнде. Но вспоминает, что на недавнем концерте были поляки, которые выражали признательность за песни на непонятном им языке. Думает, это потому, что ему просто повезло найти ударника, который заводит толпу харизмой и позитивом.
В Варшаве нашел себя в статусе известного человека
Пукст удивляется: в эмиграции оказалось, что его рады видеть и принять. Считали: «Ну, раз уже Пукст переехал, которого можно было обвинить разве что в любви к искусству и сомнительного рода провокациям…» И даже на сплит-интервью с Лявоном Вольским пригласили! Он вспоминает, что раньше только читал о такой атмосфере, в которой прошел прошлый варшавский концерт: все визжат, себя не слышишь, чье-то тело плывет к сцене на руках толпы…
Но разве это было так уж неожиданно для автора лучшего беларусского альбома 2013 года?
«Я человек довольно теневой, – признает Пукст. – Я кому-то могу повернуть мозги, если кто-то в меня воткнется. Но я никогда не был массовым, никогда мои песни не распевали на маршах, прямо скажем».
Пукст объясняет: «Альбом года» – это была премия Experty.by, чуть ли не единственного издания, которое отслеживало и замечало музыкальный процесс в Беларуси.
Вспоминает, как сам писал рецензии для Experty.by как нештатный эксперт, и видел, сколько музыки «уходит в пустоту». Выступал на «Belsat Music Live» – так как со стороны телевидения только там был интерес к нему.
«В Беларуси ты можешь существовать в таком странном полу-донном, подледном существовании всю жизнь, – говорит он. – Не сильно выходя на официальную территорию, которая обозреваема государством очень плохо. Они не видят, что у них происходит внутри».
Даже для «полуофициального признания неформатных героев» не создавалось конструкций, не было чего-то «между абсолютным забвением и чистым фокусом». Даже Минск, столица, это «город номинальной культуры», где долгое время была чуть ли не одна галерея «Ў» на всю современную культуру, чуть ли не один продюсер на всю неформатную музыку, культовый паб «Граффити» – одна такая коморка на двухмиллионный город. Это не притча про лягушку в молоке, которая смогла взбить масло и выбраться: взбивать приходится воду.
В Варшаве же, среди эмигрантов, Пукст почувствовал себя в фокусе. Сейчас думает, не записать ли песню про Варшаву: например, про то, как «душит Жабка» (Żabka – польская сеть магазинов шаговой доступности). И, как в прошлую песню про Минск, «вложить в нее все свое нытье». В слушателях, замечает он, «горит огонь эмигрантского непокоя», поэтому еще одна эмигрантская песня не будет лишней.
Георгий Добро – это милое зло для нуждающихся в иронии
Про Георгия Добро Сергей Пукст высказывается как про мерзкого человека: это «семейный внутренний паразит», маскулинность в худшем смысле. Это, объясняет он, была реакция на популярность российского певца Стаса Михайлова. Хотел вызвать рвотный рефлекс, насытив такую музыку самым неприятным вроде слов «зая», «моя половинка», «мой человечек».
Он описывает, как родился герой: когда в семье были финансовые проблемы, с женой придумали виновника – воображаемого чихуахуа Гуффи, который «прожирал все бабло». Из Гуффи вырос Георгий Добро. Жена предлагала Сергею придумать какой-нибудь образ для Георгия, хотя бы мультипликационного песика, но Пукст решил, что «это могу быть прямо я». Понравилась идея существования двух личностей в одном теле:
«Тебя хватают за руку, а ты говоришь, что это не я, это он».
От того, как Пукст об этом рассказывает, возникает вопрос: а что такой отвратительный человек делает в Варшаве среди беларусских эмигрантов? Разве Георгий Добро не должен был сейчас выступать для российских войск на Донбассе? Пукст решительно отмахивается: все же персонаж получился милым. Хотя признает, что Добро попал даже в одну из онлайн-энциклопедий российского шансона: вроде и написали, что это ирония, но смотрелось органично.
«Ты-то хотел все это деструктурировать, а сам попал в наиболее острую фазу шансона, оказался на его центральном пике, перемололся этим Молохом, и этот Сатурн пожрал тебя, – рассуждает Пукст. – Но Георгий Добро естественным образом пропитался мной, моим обаянием, если оно есть. Получился такой смешанный жанр, где даже если у тебя заложен яд, то вкладываешь его в карамель собственного обаяния».
Он отмечает, что никогда не считал такого рода сексистский юмор возможным в Варшаве. Ведь это даже не ситуация, в которой смеются над тем, что не смешно: уже ж и не смеются… Получился «искренний чувак, который поет от сердца к сердцу».
Пукст вспоминает, как один из слушателей спросил, не удивляет ли его, что для молодых слушателей, которые танцуют под Георгия Добро, это постирония, а для исполнителя – метаирония, то есть ирония над иронией. Сам смеется: ночь не спал, думал над этим.
Он уверен, что беларусы в эмиграции помнят, почему там оказались, не забывают 2020 год. Но после тех протестов началась полномасштабная война в Украине, недавно еще и война в Газе – как спичечные головки, которые зажигаются друг от друга в коробке́. В конечном итоге Георгий Добро – это нужда в легкости и иронии:
«Сердце может гореть, но если в какой-то момент не отстранишься иронически, оно может сгореть дотла», – вступается он за слушателей Георгия Добро.
Люди, которые уезжают, это люди, которые «что-то понимают» – потому и эмигрируют, резюмирует он. Таких людей не вдохновишь на мизогинию песнями Георгия Добро.
Алесь Новоборский belsat.eu
