Что делать, когда политзаключенные начнут массово выходить на свободу? Спросили психолога
Каждая новость о том, что очередной политзаключенный вышел из заключения, – большая радость. На 21 июля, по данным правозащитного центра «Весна», в заключении остаются 1252 человека, осужденные по политическим мотивам. Многие уже отбыли свои сроки, но впереди – большое количество людей, которые вернутся в общество с травмированной психикой.
Мы поговорили с психологом Натальей Скибской о том, как жить рядом с бывшими политзаключенными и как им возвращаться в социум, в котором продолжают существовать те, кто над ними издевался.
Прежде всего стоит отметить, что травму люди переживают по-разному. Те издевательства, которые людям приходится терпеть от нынешнего режима, очевидно, скажутся на их состоянии. Одни говорят о своем опыте, а другие боятся даже упоминать о нем.
«Травма требует проработки – это такой подсознательный процесс. Человек может говорить о том, что с ним происходило, именно для того, чтобы осмыслить свой опыт», – подчеркивает эксперт.
Процесс рассказа очень деликатный для говорящего о своей травме.
«Когда человек решается свою историю «распаковать», ему и самому страшно снова в это окунуться, и страшно, какая будет реакция на его рассказ. Любая реакция может быть также травматической. Ведь когда люди слышат какие-то жестокие вещи, они тоже пугаются, не умеют слушать и принимать большое количество чужих и своих эмоций. Если бывший политзаключенный будет рассказывать о пережитом, эмпатический слушатель будет воспринимать историю и с ракурса «такое могло произойти и со мной».
Становится очень страшно. Поэтому здесь очень существенна работа со специалистом, мы умеем это делать и возвращать эмоции так, чтобы человек мог с этим совладать. И он может выдержать эти разговоры. Ведь этот процесс, как гнойник, он должен выйти полностью, чтобы человеку стало легче», – объясняет психологиня.
«Мы себя всегда защищаем. Так работает наша биология»
Она отмечает, что неподготовленный слушатель в таком случае будет подсознательно стараться остановить поток чудовищного рассказа, чтобы спасти собственную психику:
«Мы себя всегда защищаем. Так работает наша биология. Человек может слушать, терпеть, а потом начнет отдаляться, не поднимать трубку, не приходить на встречи. Не из-за того, что кто-то плохой, просто это очень тяжело, чувство бессилия. Это довольно частая ситуация, но отдаляются люди для того, чтобы сохранить себя», – говорит Наталья.
Если вы чувствуете, что искренность вашего собеседника опустошает вас, что вы не можете совладать с его болью и своими эмоциями, можно сказать человеку об этом в приемлемой форме.
«Есть такие предложения, которые можно произносить, вроде: “Я чувствую твою боль. Я бы тебе очень хотел или хотела помочь, но для меня твоя история невыносима. Я не тот человек, кто может тебе помочь”. Не рубить: “Иди ты к психологу, поговори”. Нет. И не игнорировать, не становиться в эгоцентрическую позицию. Ведь человек вроде как вышел на свободу, но страдания внутри него продолжаются», – отмечает Скибская.
Другое дело – когда человек о своих страданиях молчит. В таком случае травма никуда не исчезает, но коммуникация строится иначе.
«Это невозможно проработать самостоятельно. Такой опыт должен быть озвучен и осмыслен. Писать дневники – один из дельных вариантов, но такой опыт требует свидетелей и зрителей. Человек может молчать, ведь ему самому больно, и потому, что не хочет делать больно тем, кого любит. Или человек не чувствует близости и доверия. Но эти процессы все равно будут идти внутри. Даже если изолировать их и стараться не трогать. Все равно, если на улице увидишь милиционера, – может стать плохо», – объясняет Скибская.
Она советует обратить внимание и на бытовые моменты, чтобы возвращать бывшего узника к повседневной жизни и возвращать ему субъектность даже в мелких вещах:
«Не в смысле развлекать его или ее, возить в путешествия или что-то подобное. Человек долгое время жил, когда все надо было делать по указке, даже есть не по своему режиму, а по распланированному в ведомстве. Нужно помочь человеку прийти к собственной жизни, чтобы он вернул это «я хочу», «я делаю», «я могу», так как там этого нет. Даже такая простая вещь – спрашивать: «Что ты хочешь на завтрак: кашу или яичницу?» Это существенная мелочь, но человек возвращает авторство своей жизни».
Решенный вопрос с работой также очень поторопит возвращение к нормальной жизни. К этому следует стремиться даже исходя из того, что определенные навыки теряются за время заключения.
Прощать своих мучителей – совсем не обязательно
«Может, человек захочет заниматься чем-то другим – стоит его поддержать, чтобы он нашел свой новый путь или вернулся к тому, каким он шел», – советует наша собеседница.
Также она отмечает, что бывшим узникам следует давать быть в одиночестве.
Несмотря на то, что человек может прорабатывать свою травму со специалистом и иметь определенные достижения в этом, прощать своих мучителей – совсем не обязательно.
«У нас есть такой момент, который очень невротизирует. Я говорю о сторонниках перемен. С одной стороны, мы такие агрессивные, злобные, обиженные, а с другой стороны – такие гуманные, мол, за все хорошее, за все светлое, всех надо полюбить и простить. А вот не надо спешить. Это процесс. И идея, что обида делает хуже тому, кто обижен, это все чушь. Она очень ухудшает состояние жертвы.
Если перед тобой не извинились – нечего прощать. К тому же, человек имеет право не прощать.
Можно сказать: я тебя услышал, но я не прощу, мы не будем друзьями, и при встрече я перейду на другую сторону улицы. Люди должны нести ответственность за то, что они делают, даже если они делают это под влиянием каких-то причин. И вину тоже надо принимать. Если вы не готовы и не хотите – не прощайте. Это не то, что можно из человека каким-то образом вытащить», – подчеркивает психологиня.
Она убеждена, что абсолютно нормально карателям и бывшим узникам ходить в разные булочные, если так будет удобнее травмированному, а не стараться простить любой ценой.
Скибская обращает внимание, что есть отдельный вопрос потомков тех, кто участвовал в пытках. С одной стороны, такие люди зачастую сами терпят.
«Невозможно на работе быть палачом, а вне ее – хорошим. Поэтому дети в семьях тех, кто участвует в безвластии, с большой вероятностью тоже жертвы», – объясняет Наталья.
С другой стороны, наблюдается определенный уровень приемлемости насилия у потомков тех, кто насилие осуществлял. Из-за того, что архивы КГБ у нас так и не открыли, но о такой тенденции можно говорить с психологической точки зрения, ведь дети палачей являются, так сказать, источником насилия – либо в роли жертвы, либо в роли человека, для которого допустим повышенный уровень силового воздействия или бесправия.
Мария Мурашка /ММ belsat.eu
