«Поставили отца к стенке и стали стрелять». Как жили белорусы в годы немецкой оккупации
Война и немцы, партизаны и полиция, облавы и карательные акции. Через все это и не только пришлось пройти жителям Беларуси во время Второй мировой войны. О жизни в деревне Гончаровка современного Бобруйского района в 1941-1944 годах рассказал в своих воспоминаниях Виктор Болденко (1930-1994), которому в 1941 году было 11 лет.
Воспоминания о жизни под оккупацией Константина и Макрины Болденко и их малолетних детей Вали, Вити и Сони публикуются впервые и с разрешения родственников. Текст публикуется с сокращениями.
Вернулся только один человек
«Не знали и мы, что уже началась война. В понедельник поехали косить сено, все были весёлые, а вечером, когда уже приехали домой, узнали, что началась война. Узнали от евреев, которые в спешке покидали свои дома и кто на чём мог начали уезжать на Восток. <…>
Началась паника. Через двое суток была объявлена мобилизация мужского населения. <…> В войсках находились такие годы рождения: 1920 г., 1921 г., 1922 г., 1923 г. Призывали 1905-1919 годы и 1923, кто не был призван. Отец был с 1902 г. рождения и призыву не подлежал, а многих мужчин из деревни призвали. Это было тяжелое время, когда их провожали и все плакали. Эти люди почти все погибли так же, как и те что, что служили (1920-1923 гг.). Из нашего сельского совета, а это 22 деревни, вернулся после победы только 1 человек. <…>
<…> Первый раз увидел немцев в начале июля 1941 года. Они приехали на грузовой машине в деревню, Поехали на колхозную ферму и убили там двух коров, забрали мясо и уехали. Это для всех людей была такой неожиданностью, что все были в шоке. Позже мужики собрались и решили, пока весь скот они не перерезали, нужно его разделить для людей. <…> Отец привел домой тёлку и лошадь от той кобылы, которую он когда-то сдавал колхоз. Это был красивый двухлетний жеребец, масть рыжая, на лбу белые полосы, на ногах белые чулки, как будто кто-то их обвязал до колен бинтами. Мы были очень рады этому событию. <…>
Фронт от нас удалился на восток, нас немцы почти не беспокоили. Деревня как жила до войны, так и жила. Убирали хлеб, картошку, овощи, что-то сдавали новым властям, а остальное поделили между собой. К осени разделили землю, чтобы каждый сам себе мог сеять озимые (в то время это было рожь), и весной сеять кто что пожелает.
Нам тоже было выделено около трех гектаров земли. <…> Иногда в деревню приезжали немцы, просили яйца, курей, угощали конфетами, такими круглыми, как пуговицы. Это были просто сосучки в тюбиках. У нас таких конфет в то время не делали. Всё было тихо, война нас особо не касалась.
Самолет разобрали по частям
Иногда прилетали наши самолеты-бомбардировщики, бомбили г. Бобруйск, мосты через реку Березину. Мы за ними наблюдали. Было очень жаль, когда их сбивали. Ведь они прилетали без прикрытия истребителей, их просто не хватало, да и много было уничтожено фашистами в первые часы войны прямо на аэродромах.
Помню, как три наших четырехмоторных самолёта отбомбились по Бобруйску и улетали на восток. Над нашей деревней их догнали фашистские истребители, и начался бой. Наши самолеты имели малую скорость, но были хорошо вооружены пушками и пулеметами. Они смогли поджечь два немецких истребителей, но и у них был подбит один самолёт. Лётчик пожалел деревню и приказал экипажу выбрасываться на парашютах, а сам вел самолёт на луг, к речке.
Как мы ненавидели тогда фашистов, когда они начали стрелять по пилотам, опускающимся на парашютах. Одного убили, двоих ранили, командир это видел и выпрыгнул уже в самый последний момент, очень было близко до земли и он погиб. Когда мы подбежали, то те двое раненых похоронили командира и пошли на Восток, к фронту. <…>
А через несколько дней над деревней был подожжен наш истребительИ-16.Летчик посадил его прямо на картофельное поле, не выпуская колеса. Когда мы подбежали, он спросил нас «Где немцы?» Мы сказали, что у нас их нет. Он говорит, самолёт теперь ваш, а сам пошел к фронту, к своим. Не знаем, смог ли он дойти, т. к. до линии фронта уже было около 50 км от нас.
Нам же этот самолет дал работы на 3-4 месяца, разобрали весь по частям. Этой операцией руководил деревенский кузнец Антон Которович. Он научил нас обезвреживать и разбирать бомбы (их было около 200 штук: фугасные и зажигалки, малые до 5 кг веса). Потом из их корпусов, чугунных, в банях нагревали воду. Их в огне накаливали докрасна и затем клещами опускали в воду, пока вода не закипала. <…>
А из дюралюминия отливали ложки, имя пользовалась вся деревня. Разделили бензин, который использовали в фитилях для освещения домов. Оружия было много, и у нас были винтовки, которые мы прятали в кустах, около болота. Там иногда и стреляли в 1941 году.
Зачитали приговор и расстреляли
А осенью появились полицейские. Это те люди, которые добровольно перешли на сторону немцев и им служили. Их все боялись, они во много раз были хуже немцев, всё отбирали, грабили народ. У нас отобрали велосипед и патефон. Нас, мальчишек, высекли шомполами, требовали сдать оружие. Но мы не сознались, что оно у нас есть, а если бы кто-нибудь проговорился, то нас, наверное бы, они расстреляли, так как был давно приказ немцев всем сдать оружие.
<…> В одну из ночей осенью и к нам в деревню приехали партизаны. Их было много, сколько не знаю. Нас они забрали на лугу, где мы пасли лошадей, и отвели в деревню в дом к бывшему председателю колхоза. Деревню оцепили, чтобы никто не донес немцам об их приходе. Ходили по домам, просили, у кого есть военная одежда, обувь и излишки зерна, им отдать. У людей всё это было, и мы давали охотно, грабежей не было. Мы боялись, что они заберут наших лошадей, но они их не тронули. В то время у них еще было достаточно лошадей. Об одном люди сожалели, что они забрали нашего старшину колхоза, поскольку немцы его назначили старостой деревни, и в лесу расстреляли. В то же время они сумели собрать по ближним деревням полицейских и старост, привезли их нашу школу, зачитали им приговор, как изменникам Родины, расстреляли и подожгли школу [согласно сайту Химовской школы, это произошло в марте 1942 года. – Ред. Belsat.eu].
<…> Наутро понаехало много немцев, искали виновных, но партизаны уже уехали, а люди молчали и ничего не могли сказать. На этот раз все обошлось.
Старостой быть все боялись, в полицию тоже боялись поступать. Правда, потом из нашего сельсовета несколько человек поступил в полицию, были назначены старосты, но они уже боялись собирать народ и на ночь уезжали в дальнюю деревню Слобудка, где был гарнизон немцев, подальше от лесов. Из наших деревень полицейских не было. Мы уже стали бояться водить лошадей в ночное, а затем уже стало холодно и лошадей все поставили в сараи.
<…>
Все чаще начали проявлять себя партизаны. Нападали из засад на немецкие автомашины, идущие по шоссейным дорогам, сжигали мосты, минировали дороги.
В ответ немцы усилили карательные меры. Согнали все население деревень и заставили вдоль шоссейных дорог вырубить весь лес на удалении по обе стороны на 200 м. То же самое и вдоль железных дорог.
Это было тяжелая работа: нужно было не только вырубить, а еще все убрать и подчистить. Пеньки должны быть у самой земли, чтобы за ними нельзя было спрятаться.
Более месяца и я участвовал на этих работах под надсмотром немцев и полиции. Нас во время работы партизаны не обстреливали, а в некоторых местах это случалось. Тогда немцы вызывали танки и бронетранспортеры и под их прикрытием продолжали работы.
Это делалось для того, чтобы не позволять партизанам близко подбираться к дороге и вести прицельный огонь, а гранату и вовсе было уже бросить нельзя, большое расстояние.
«Осталась больная лошадь, собака и кот»
После разгрома немцев под Москвой в декабре-январе 1941-1942 г. у нас зимой было затишье. Зимой 1941-1942 годов молодежь даже иногда устраивала танцы под гармошку. <…>
Иногда ночью наведывались партизаны, но вреда людям не приносили. Прожили мы еще спокойно весну и лето 1942 г. Посеяли и зерновые, и картошку, все убрали, но уже все мужики часть зерна и картошки, а также овощей ночью тайком от соседей зарыли на своих огородах. <…>
Уже к концу 1942 г. стали чаще приезжать немцы, требовать зерно, овощи, мясо, яйца и т.р. Начался грабеж деревень. Забрали и у нас корову. Помню, когда ее уводили, мы все плакали, остались мы без молока.
Было у нас двое свиней. Одну отец с мамой справились зарезать и спрятать, а вторую забрали зимой 1943 г. партизаны. Они же забрали и нашу лошадь. Правда, мама выплакала у них взамен старую и больную лошадь, которая уже не могла стоять на ногах. Но мы и этому были рады. Как удалось ее выходить к весне, я не знаю, но это было чудо, что она ожила.
В 1943 г. появились у нас и бандиты, которые приходили ночью в деревню и грабили население. Забирали все, что попадалось под руку, начиная с детской одежды и кончая постельными принадлежностями. Пришлось и одежду прятать и закапывать. Немцы перестреляли в деревне всех курей и забрали. У нас к лету 1943 г. осталась больная лошадь, собака и кот.
Немцы начали проводить облавы, ночью оцепляли деревни, всех людей сгоняли на улицу. Затем отбирали молодых ребят и девчат, увозили в город и там грузили в эшелоны и отправляли в Германию на работы. <…> Мы боялись за Валю, но она тогда еще была маловата и ее не трогали, а уже потом мы ее прятали. <…> Из всех, кого немцы увезли в Германию, возвратился после Победы один. <…>
«Мама упала в обоморок»
С каждым днем все наглее становились «лже-партизаны», т.е. попросту бандиты. Однажды пришли, зашли в наш дом и стали у отца требовать пистолет. Отец говорит, что у меня нет пистолета. Они говорят, есть, нам подсказали. <…>
Эти негодяи поставили отца к стенке и стали стрелять вокруг головы.
Мама упала в обоморок. Мы с Валей стали их просить не убивать папу, нет у него пистолета, если бы был, мы бы принесли. Они нас отпустили и ушли.
После этого отец их стал ненавидеть. Договорились с Николаем (отцов племянник<…>) охранять дома. Ночью ходили в засаду с ружьями, которые откопали. Засаду устраивали около гумна. <…>
Однажды видят, идут грабители. Их было четверо. Они их подпустили поближе и открыли огонь из винтовок. Видимо, кого-то ранили, те завопили и бросились бежать. Больше они в деревню не приходили.
Осенью 1942 г. начались тяжелые времена и для нас. Немцы по-прежнему к нам наведывались изредко, но у нас уже все запасы истощились. Правда, еще было зерно, картошка и овощи. Магазины не работали, их никто ничем не снабжал. Те, кто жил в городе, голодали, ходили по деревням, побирались, меняли всю одежду у кого что было.
Мы начали сеять просо, потому что в домашних условиях только из него можно сделать крупу. <…> Хлеб тоже пекли сами из ржи и пшеницы. <…> Были сделаны и специальные кресса для выдавливания из семеня льняного масла. <…>
«Согнали на скотный двор людей»
<…> К нам в деревню прибыл батальон из Италии. <…>
Так как у нас дом был новый, построенный в 1940 г. [дом сгорел в ходе боев за деревню в июне 1944 года. – Ред. Belsat.eu], то у нас останавливались офицеры. Для нас это было лучше. Никто не мог над нами издеваться, все зависело только от офицера, каков он был. Солдаты приходили только по вызову. Так как немцы еще не разобрались, <…> кто такие партизаны, то вели они себя дружелюбно. Сами каждый день пили вино, пели песни. Иногда нас детей угощали конфетами, орешками. <…>
Недели через две этот гарнизон был отправлен на фронт. Некоторое время у нас никого не было, а затем пришли новые части, видимо, с фронта, на отдых. С этого времени всем нам было плохо. Нас всех выселили из дома, жили мы в стопке (где хранилась картошка), а у дома стоял часовой и нас туда не пускали. Это были уже совсем другие немцы, злые. Видимо, им досталось на фронте и они уже начали чувствовать, что они потерпят поражение.
<…> Не обошлось без жертв и в нашей семье. Весной 1943 г. [согласно книге Алеся Адамовича «Каратели», это было в начале июля 1942 года. – Ред. Belsat.eu] немцы окружили деревню Козуличи, где жили родные моей мамы. Согнали на скотный двор людей и затем загнали их в сарай и мельницу и подожгли. В том огромном костре сгорели: дед Платон, его жена, средний сын с женой и двумя детьми, дочь Надя с маленьким ребенком и мужем, т.е. всего девять человек. Всего в деревне было сожжено около 500 человек. <…> Моя мама после этого долго болела. <…>
«Ночью оцепили деревню»
<…> Летом и осенью нас заставили в лесу, за Новой Деревней (теперь это тоже Гончаровка) копать капониры, в которых они расположили боеприпасы (артиллерийские снаряды разных калибров, гранатометы и мины к ним, тротил, взрыватели, бикфордов шнур (зажигательный) и многое другое). Больше в этот лес никого не допускали до нашего освобождения. Осенью 1943 г. немцы ночью оцепили деревню и всё мужское население забрали и увезли рыть траншеи и блиндажи под Рогачев и Жлобин. Забрали и моего отца. Попал он под Рогачев. Жили в сарае под охраной немцев и работали с утра и до темна. Отец уже думал, что домой больше не вернется.
В это время у нас в доме опять поселился какой-то немецкий офицер. Мама выпросила у него справку, чтобы съездить и навестить отца. Он написал такую справку. И что интересно, с ней ее везде пропускали, до самого места встречи.
К этому времени наша больная лошадь немного поправилась (та, что оставили партизаны вместо нашей) и мама на ней поехала. Откопала золотую царскую десятку (это осталось от деда) и так как уже выпал снег запрягла лошадь в сани, попрощалась с нами и поехала. Не было ее больше недели, мы волновались и плакали, и вдруг она приезжает с отцом. Мы обрадовались очень, хотя отца не могли сразу узнать, так как борода у него выросла до пояса.
В доме находились немцы, а мы жили в стопке с картошкой. Мама потом рассказывала, что за золотую десятку немецкий фельдфебель отпустил отца и написал справку, что он больной и отпущен домой. Вид, конечно, у него был больной, много работали, а кормили очень плохо.
Отца спрятали в этой стопке, и он несколько дней не выходил во двор, боялся. А мама взяла еще золотую пятерку и с его справкой поехала в г. Бобруйск. Там через знакомых отцу выдали документ уже на специальном бланке и с печатью, что он болен и инвалид, конечно, за золотую пятерку. Мы все были этому рады.
Больше, наверное, золотых у них не было. <…>
Потайной погреб
Когда от нас выехали немцы, мы ночью тайком от соседей начали копать потайной погреб. Сам погреб выходил на прагон (дорожка для выезда на огород). Сверху там лежали бревна. Сделали потолок и пол из досок, наслали соломы, приготовили воды для питья и немножко продуктов. Из двора под навесом было сделано отверстие, как пролезть одному человеку, на отверстие положили доску, засыпали соломой и поставили будку для собаки. Вот такое было укрытие.
Копали по ночам и землю рассыпали по огороду и маскировали. Никто и не знал об этом укрытии, и это было очень хорошо.
Весной в 1944 году была еще одна облава, но отец с Валей справились спрятаться в этот тайник, а так как немцев в это время в доме не было, то никто и не знал, что он дома.
<…> И вот, спустя три года оккупации, опять же 22 дня, в день, когда началась война, теперь уже в 1944 г., началось освобождение Беларуси».
О боях за деревню в июне 1944 года читайте в нашем предыдущем материале.
МГ belsat.eu
