«Паники не было. Насколько эта опасность большая, никто не представлял». Ликвидатор аварии на ЧАЭС вспоминает день взрыва 4-го энергоблока

Украина 26 апреля вспоминает аварию на Чернобыльской атомной станции. Прошло уже 35 лет с тех пор, как в 1986 году для почти двух миллионов человек из Украины, Беларуси, России и Европы жизнь разделилась на «до» и «после». Наш корреспондент встретилась с одним из ликвидаторов последствий аварии на четвертом блоке Чернобыльской атомной электростанции.

Инженер, координатор спасательных служб при чрезвычайных ситуациях на ЧАЭС Владимир Вербицкий до сих пор работает на станции в Чернобыле и до сих пор лечит последствия радиоактивного облучения.

«Припять — это тот город, который до сих пор снится. Для многих это так и есть, в том числе и для меня, хотя я в Припяти бываю достаточно часто по работе. Но сожаление о том, что не можем находиться в Припяти, до сих пор есть. То, на что поменяли, это не совсем то, что люди хотели бы».

А чего люди хотели бы?

Люди приехали сюда в Припять, чтобы работать, воспитывать деток, иметь возможности, например, получить жилье. Дети были устроены в хорошие детские сады. На шесть школ приходилось около 30 учителей, лучших в СССР в своей профессии. Их сюда приглашали, они получали тут хорошие зарплаты. А там, куда их переселили, не всегда эти условия были такими, как в Припяти.

Почему здесь было хорошо? Город молодой. Все коммуникации рабочие, не о чем заботиться. Здесь было классно, круто. Школа, поездки, экскурсии. В Минск – Брест – Хатынь у нас ездили все первые – четвертые классы. Старшеклассники ездили в Москву, Ленинград. По Украине – это само собой разумеется.

Центральная улица – улица Ленина. Я жил здесь: дом 23, квартира 16, второй подъезд. Вон первое окошко — это мамина спальня. У нас проблема жилья не стояла вообще. Можно было получить квартиру в любое время.

Фактически это бульвар, но это улица Ленина. У молодежи она имела название Бродвей, потому что здесь на лавочках они собиралась. Местный Бродвей. Вот этот дом – он фигурирует как Белый дом, – а на самом деле у нас он назывался Дворянское гнездо. Там разные люди жили, но директор и главный инженер жили тут, именно с этим связано название.

«Ну вот услышал звук, как гром, – вспоминает Владимир тот день. – Я думал, что будет гроза. Перед 1 мая – почему бы и нет. И жена встала, говорит, ложись может завтра…»

Вы выглядывали в окно? Там что-то видно было?

Нет. Мало у кого окна выходили на ту сторону (на сторону ЧАЭС. – Примеч. ред.).

Но некоторые видели это и зарево видели. Например, из 16-этажек это видно. Кто-то [видел]. Один-два человека. Кого-то вызвали на работу, кто-то просто встал. Вот один из героев Алексей Бреус. Он молодой специалист, реакторный цех, он тоже был здесь, я его хорошо знаю.

Он говорил: «Вижу зарево. Думал, возможно, пожар». Такое тоже могло быть. А [когда] приехал, он как специалист понимал, что реактора уже нет. А значит, авария запредельная. И поехал, работал.

А в три часа ночи пришла посыльная. Это уже по городу стали знать, что случился взрыв, и направляли калий, йод на всех. И утром меня вызвали на работу. Вот утром мы приехали на станцию.

До аварии с 1983 года я работал в лаборатории металлов. Это неразрушающие методы контроля сварных швов и соединений и поведения металлов в радиоактивной среде. Помещение, где вторая решетчатая труба только с той стороны, находилось между третьим и четвертым блоком. Это офис лаборатории металлов. Вот там оно и было. А обслуживала лаборатория все четыре блока.

Нам сказали пока готовиться к эвакуации, собирать вещи необходимые и быть дома, не выходить на улицу желательно. А на следующий день произошла сама эвакуация. Я жену с ребенком отправил на юг и вернулся на работу. А уже где-то в сентябре1986 года, наверное, нам дали жилье в Киеве. Нам на Троещине дали (район в Киеве.–Примеч. ред.). Это тоже была проблема, потому что эти квартиры были для киевлян. И люди их ждали не как мы тут неделю-две, а годами ждали. И никого не интересовало – авария не авария. Человек из Киева лишился жилья из-за нас. Тогда это была очень большая потеря для человека. И они наших детей не очень принимали в школах. Во-первых, боязнь. Радиофобия свойственна Украине. Во-вторых, наши дети получали спецпитание. А их нет. Это несправедливо, я считаю. Но так случилось.

Радиация не имеет цвета, запаха и вкуса. Но критические выделения йода, других газов радиоактивных многие замечают. Действительно, вот когда зубы соединяешь, [ощущаешь] металлическо-свинцовый привкус. У нас тут везде йодистый запах, потому что леса хвойные. Но тогда он был какой-то чрезмерно концентрированный. Обычно чесались глаза, першило в горле. Это все да, было.

А вот паники не было. Потому что основная масса людей не представляла себе опасность. Насколько эта опасность большая, никто не представлял. Хотя эвакуация состоялась грамотно, технически грамотно. Тогда было задействовано до 40 тысяч машин и механизмов разных всяких.

Мы же выезжали на 3–7 дней. Не более. Для того чтобы город почистили, дороги помыли, как раньше это делалось. При этом смена 3-го блока продолжала работать. Смена 2-го блока продолжала работать.

Последствия – это выделение радиоактивного йода-137. В основном – поражение щитовидной железы. Йод водорастворимый, поэтому пить из открытых источников нельзя. А предупреждения об этом быстрого не было. Рак щитовидной железы – это беда наших детей. Проблемы с кровью. Любые сердечные проблемы.

У вас что?

Не люблю об этом говорить. Нужно обследоваться ежегодно, с пониманием относиться и делать все, чтобы минимизировать все. Моего возраста от трети до половины нет в живых, к сожалению. Мне 60 в этом году будет.

Распадаются семьи. Разводы – это припятское явление, к сожалению. Мужчины не чувствуют себя состоятельными, женщины боятся рожать.

Чернобыль поломал многие судьбы. Так и есть.

Кто-то остался вдовой, например. И на какие бы ты бытовые условия не поменял [как бы ни улучшил], у человека не было комфорта в семье. Не дай бог, болели дети. Это катастрофа, которую пропускаешь через себя, но обвиняешь власть.

Ирина Кононенко, Сергей Колодий /Белсат