В Беларуси – 1007 политзаключенных, их будет больше. Разговор с юристом правозащитного центра «Вясна»
В Беларуси уже более тысячи политзаключенных. Но на самом ли деле столько? Может, правы те, кто критикует этот список и говорит, что настоящее количество осужденных по политическим мотивам намного больше? Что дает статус политзаключенного? И почему наличие политзаключенных в стране не отражает уровня демократии и состояние с правами человека? Об этом «Белсат» пообщался с юристом правозащитного центра «Вясна» Павлом Сапелко.
«При придании статуса политзаключенных правозащитники не учитывают мнений родственников»
– Как начинается процесс признания политзаключенным? Кто подает заявку? Как принимается решение?
– Заявок никто не подает. Правозащитные организации разными путями получают информацию о политически мотивированных делах, приговорах. Да, в основном это обращения от людей, однако их нельзя назвать заявкой. Главные правозащитные организации Беларуси изучают, обсуждают кейс, и если он подпадает под критерии понятия «политзаключенный», принимают решение и подписывают заявление о признании политзаключенным.
– Как долго рассматриваются эти кейсы? Сколько времени идет на изучение обстоятельств дела и принятие решения? И почему иногда в одном заявлении политзаключенными признаются 2-4 человека, а иногда – более 10?
– Все очень индивидуально. Иногда решение может быть принято за день. Если же информация о деле противоречивая, или ее мало, или вообще нет, то может потребоваться больше времени.
Количество людей в одном заявлении может быть обусловлено, например, тем, что есть несколько дел с общей тематикой. Тогда сразу несколько человек в заявлении. А иногда, как в случае с председателем ОГП Николаем Козловым, который был осужден за якобы разглашение тайны предварительного расследования, принимается индивидуальное заявление. Но чаще у нас большинство подпадает под уже разработанное заявление, так как фабулы дел очень похожи. Сейчас мы часто просто делаем ссылку на предыдущие заявления, не описывая подробно ситуацию каждого из новых политзаключенных.
– Учитывают ли правозащитники мнение родственников? Иногда, например, можно услышать, что люди не хотят статуса политзаключенного для их близких, так как боятся, что это ухудшит их ситуацию. Как вы к этому относитесь?
– Мы свои решения принимаем не только для того, чтобы улучшить состояние политзаключенных. Это наша позиция, мы ее выражаем, и, как правило, мы не берем во внимание мнения родственников. Ведь если мы начнем принимать во внимание позицию отдельно взятых людей, то власти очень точно поймут этот сигнал, и уже завтра будут давить на политзаключенных и их родственников, чтобы они отказывались от этого статуса.
«Сегодня в Беларуси иногда почти невозможно защитить свои права без применения насилия»
– Правозащитники всегда говорили, что если в деле есть элементы насилия со стороны осужденного, то придание статуса политзаключенного становится сомнительным. Но сейчас мы видим, что политзаключенными называют и тех, кто признает на суде, что совершил насилие – например, по статье – так и звучит: «Насилие в отношении сотрудников милиции», или тех, кого судили за поджоги. Что изменилось в правозащитных критериях, подходах к делам и почему?
– Ничего не изменилось, критерии остаются теми же. В делах, связанных с применением насилия, всегда изучался контекст применения насилия. Если это был элемент самообороны, защиты других людей или крайней необходимости, то человек признавался политзаключенным. В других случаях – нет. Сейчас чаще можно услышать о признании политзаключенными даже в случаях, связанных с насилием, так как изменились условия в стране. Если еще три-четыре года назад у людей были хоть какие-то юридические возможности защитить свои права без применения насилия, то сейчас в определенных ситуациях без этого обойтись невозможно. Например, ситуация с Полиной Шарендой-Панасюк. Еще года три-четыре назад, если бы к кому-то в квартиру ворвались с нарушениями закона, то мы могли бы предполагать, что это все можно обжаловать и добиться признания факта нарушения закона. В 2020-2021 годах восстановление справедливости стало невозможным, поэтому мы немного иначе оцениваем ситуации даже с применением насилия.
Однако если, например, человек бросит ту же бутылку с какой-то смесью в милиционеров, которые просто стоят, еще ни на кого не напали, мы не признаем его политзаключенным.
В целом, для признания политзаключенным есть разные критерии. Например, это может быть приговор за реализацию своих прав и свобод. Тогда правозащитники требуют прекратить уголовное преследование и освободить человека, компенсировать ему вред.
А бывают ситуации самообороны, а также непропорциональность наказания преступлению. Да, в деле есть признаки противоправных действий, требующих реагирования. Однако это реагирование должно быть пропорциональным. Например, случай в Бобруйске, когда троих человек осудили на огромные сроки – 7-8 лет – за поджог киоска «Табакерки» и нарисованные на остановках бело-красно-белые полоски. Никто не пострадал, ущерб был небольшой, у фигурантов дела даже не было намерения сжечь эту «Табакерку». Однако их осудили как за убийство. Кроме того, суд не соответствовал всем признакам справедливого рассмотрения. В таких случаях мы также придаем статус политзаключенных и требуем пересмотра дела и приговоров.
Примерно то же самое с так называемыми анархистами-партизанами: Олиневичем и компанией. Там еще ко всему и суд сделали закрытыми, хотя для этого не было уважительных причин. И 2-3 поджога – это не тот терроризм, который должен караться 20 годами лишения свободы. Поэтому мы настаиваем, что это дело должно быть пересмотрено.
«Осужденный на “домашнюю химию” не может быть политзаключенным»
– В каких случаях людей вычеркивают из списка политзаключенных?
– В первую очередь – освобождение, в широком смысле этого слова. Освобождение из-под стражи. Например, озвучивают приговор – «химия» с направлением в исправительное учреждение открытого типа. Но человека освобождают из-под стражи в судебном зале. Он лично свободен. Он не может быть политзаключенным, так как он не лишен свободы. Тогда его убирают из списка. А после этого человек поедет отбывать наказание, его снова возвращают в список. Те, кто на «домашней химии», не считаются политзаключенными. Такой подход разделяет и Европейский суд по правам человека, когда определяет, что есть лишением свободы, а что нет.
– В чем разница между понятиями «политзаключенный» и «узник совести»?
– Узник совести – это другое понятие. Его использует Amnesty International, это их определение, и там может идти речь только о тех людях, которые лишены свободы за реализацию своих прав. В частности, это касается Марфы Рабковой, которую признали узницей совести, так как никакие попытки режима не обманули в том числе Amnesty International и не заставили верить в то, что ее преследуют из-за поджогов или каких-то секретных действий в составе анархистских групп.
– Как вы думаете, будет ли еще увеличиваться список политзаключенных?
– Будет. Он неуклонно увеличивается. Мы постоянно слышим о новых приговорах, причем еще за события августа 2020 года. Сейчас добавляются новые составы преступлений, начинают работать изменения в законодательстве. Поэтому вполне возможно, что появление новых политзаключенных мы еще будем наблюдать какое-то время, и вполне возможно, что долго.
«Количество политзаключенных – не показатель уровня демократии в стране»
– Есть ли еще в мире страны, где такое же или большее количество политзаключенных?
– Трудно ответить на этот вопрос, возможно, что и нет. Но важно понимать, как подходить к определению понятия «политзаключенный». Кроме того, количество политзаключенных – это не показатель уровня демократии в отдельно взятой стране или состояния с правами человека. Если взять Туркменистан, то я не удивлюсь, что политзаключенных там вообще нет. Ведь можно устроить такую обстановку в стране, что не останется кого признавать политзаключенными и кому признавать. Когда люди понимают правила игры, то иногда они начинают по ним играть – просто перестают делать какие-то действия, другие уезжают.
– Что может ждать наших политзаключенных при смене режима?
– Зависит от того, какими будут эти перемены. Мы требуем по одной категории – освобождения и возмещения ущерба, по другим – пересмотра уголовных дел.
– На сегодняшний день что дает статус политзаключенного?
– В первую очередь это дестигматизация узника. Статус политзаключенного снимает ярлык преступника, нарушителя законов. Во-вторых, это привлекает внимание как национальных, так и международных организаций, в целом людей, политических субъектов, правительств других стран. В-третьих, требования об освобождении или пересмотре дел постоянно находятся в процессе адвокации, о них постоянно говорят, требуют. Ну и еще такой статус – это поддержка этих людей.
– Как вы относитесь к тому, что говорят, что сегодняшняя цифра меньше реальной?
– Такая критика не конструктивна. Она не улучшает ситуации политзаключенных, состояние с правами человека, и это измерение длины списков никак не отражается на процессе демократических изменений. Этим только ставятся под вопросы компетенции правозащитников, правозащитные ценности. Да, на самом деле цифра больше, так как мы о многих не знаем, и мы просим людей рассказывать, если у них есть информация о политически мотивированных приговорах.
Анна Гончар/МГ belsat.eu
