Любовь Ковалева – мама осужденного на смертную казнь Владислава Ковалева – на разговор соглашается не сразу. Говорит, за столько лет сказала все, что хотела, а общение с журналистами дается сложно. А если все же соглашается, просит не спрашивать о семье и о других участниках резонансного процесса.
В маленькой витебской квартире мы разговариваем два часа. Среди книжных полок и фотографий расстрелянного Владислава.
«Другой я уже не буду»
– В вашей жизни случилось за эти 10 лет что-то хорошее?
– Случилось. Внучек у меня. Но я не хочу об этом говорить.
– А кроме этого?
– Нет, все как-то так… Живешь по накатанной и все. Единственное, жду. Жду, что что-то поменяется. Я понимаю: люди знают, что ребята не виноваты, что они этого не делали. Но я хочу, чтобы их официально реабилитировали.
– Какое самое большое изменение в себе за 9 лет, которые прошли после расстрела, вы замечаете?
– Я стала больше понимать в этой ситуации. Думать мне никто не запретит. До случая с Владом я не интересовалась ни политикой, ни тем, что происходило в стране. А после всего я совсем по-другому смотрю на вещи. И другой я уже не стану.
«Наше дело возобновят»
– Вы неоднократно говорили, что при этой власти правды добиться не удастся. А если власть сменится, считаете, что и отношение к расследованию этого дела изменится?
– Я на это рассчитываю и надеюсь. Если изменится все, наше дело возобновят, так как там все сфабриковано властями. Будет возможность провести новое расследование и доказать невиновность наших детей. Пока нам не дают такой возможности.
– А на каком этапе сейчас это дело?
– А ни на каком, все затихло. Да вспоминать почти перестали.
– А в какой момент все затихло? Да какого года было хоть какое-то движение?
– Первые пять лет, да, точно. Ну, может, чуть более пяти лет еще что-нибудь пытались сделать, еще куда-то писали, обращались.
– А власти создавали в какой-то период вид, что они что-то делают?
– Было. Когда парней расстреляли в 2012 году. Как раз это случилось в момент рассмотрения материалов уголовного дела. И когда с адвокатом мы в Верховный Суд завезли эту надзорную жалобу, они в какой-то момент сделали вид, что они ее изучают. [На момент подачи надзорной жалобы Владислав уже мог быть расстрелян. – Ред.] На самом деле они просто подождали и потом ответили, что никакого дела возобновляться не будет.
– Появилась ли за эти 10 лет новая информация, которая бы навела вас на мысли, что дело может быть пересмотрено и что в будущем может стать понятно, что на самом деле произошло?
– Информации выходило очень много и во время процесса и после. Я так думаю, что где-то какие-то документы есть. Ведь люди же понимали, что ребята невиновны, что их подводят под эту статью расстрельную. Если что-то изменится, люди будут как-то себя реабилитировать.
– О каких людях вы говорите, кто должен будет себя реабилитировать?
– Следователи, тот же прокурор Швед, который фабриковал это уголовное дело. Я думаю, время изменится, и все станет на свои места. Но нужно время.
«Мы ничего не можем сделать»
– Считаете ли вы, что в 2011 году каким-то образом можно было повлиять на этот приговор?
– Вначале была надежда на тот же Верховный Суд. Но когда начался процесс, уже было понятно, что мы ничего сделать не сможем, потому что это указание сверху. Помните, когда Лукашенко сказал: быстренько это все рассмотреть, привести приговоры. Он две недели отводил на это дело. А суд длился два с половиной месяца.
Это мы сейчас понимаем, что все было под пытками и избиениями. Нам показывали видеозаписи Димы Коновалова, когда он якобы признавался во взрыве: он не то что говорить не мог, он сидеть не мог. Он был до такой степени искалечен. Влад на первом же заседании отказался от своих показаний и объяснил, что они были взяты под пытками, что было психологическое давление.
Влад отказался от показаний в 16 часов. Судья Федорцов суд закрывает и переносит его на понедельник. И перед понедельником мы узнаем, что Лукашенко снимает министра юстиции Голованова. Все шло не так, как он задумал. Он думал, что они быстро признаются, их осудят…
Когда читали приговор, те же пострадавшие кричали: «Что вы делаете? Что вы делаете?» Если бы нормальное правовое государство у нас было, демократическое, я думаю, что гражданская активность и общественное мнение могли бы что-то изменить. Но в сегодняшней Беларуси, пока во власти одни силовики, мы ничего не можем сделать.
– Совсем ничего?
– Я не уверена, что для меня безопасно отвечать на этот вопрос, давайте опустим.
– Вы сказали, что сейчас власти редко упоминают об этом теракте. С чем вы это связываете?
– На тот момент, когда ситуация была напряженная, когда падал белорусский рубль, когда не давали кредитов, вводили санкции, нужно было что-то сделать, чтобы отвлечь внимание людей. И случился взрыв.
– А сейчас как вы оцениваете ситуацию в стране?
– И теперь такая же. Посмотрите, что происходит. Заводы стоят, люди на улицах, за чертой бедности многие, многие уезжают на заработки, оставляя здесь свои семьи. Ничего не поменялось в этой стране, только хуже и хуже.
– Возможен ли такой теракт в современной Беларуси?
– Вполне возможно. Ну, надо как-то людей успокоить, надо что-то делать. Вы же видите, люди не успокаиваются, люди все равно идут. И уже не изменить ничего.
«Сознание людей всколыхнулось»
– Повлиял ли как-то этот расстрельный приговор на общество?
– На отношение к смертной казни. Когда в день казни люди вышли на площадь, помните, что там происходило? Сознание людей немножко всколыхнулось, и большее количество людей было за отмену смертной казни. Наше дело немного повернуло сознание людей.
– Но большинство белорусов все же выступает за смертную казнь. Даже после расстрельного приговора и пыток в отношении вашего сына и Димы Коновалова, даже после всего произошедшего в 2020 году.
– На самом деле люди жесткие. Казалось, уже столько всего пережили. Я не знаю, что должно произойти, чтобы люди относились друг к другу с уважением и милосердием.
– Но за 10 лет выросло новое поколение. Оно какое-то другое?
– Другое. Они более свободны. Они отстаивают свою позицию, они не боятся выходить, не боятся сидеть в тюрьмах. Они другие. И это хорошо. Не такие закомплексованные, как наше поколение.
– Я иногда разговариваю с людьми вашего возраста, и некоторые из них говорят, что чувствовать личную вину за то, что у нас такая власть. Что в свое время они ходили на выборы, они отдали свой голос. Есть ли такое у вас?
– На выборы я не ходила до 2006 года. В 2006 году моей дочери было 18 лет, это были ее первые выборы. Мы голосовали за Козулина. Я могу понять, откуда у людей это чувство вины. Но в то время не было интернета, было только телевидение и радио, где с каждого канала нам вещали: все плохие, все коррупционеры. «Я приду, я наведу, я все сделаю». Думали, свой, с народом. Вот он и пришел. Тогда за него проголосовало очень много людей. На первых выборах точно он победил.
«Уже наступил тот предел»
– В разговоре с нашей журналисткой Катей Андреевой вы сказали, что считаете Лукашенко убийцей. За эти годы что-то изменилось?
– Мое мнение не изменилось и не изменится. Я еще сказала, что я бы его порвала своими руками, если бы у меня была такая возможность.
– Катя сидит вместе с еще одной нашей журналисткой, Дарьей. Сидит журналистка Катя Борисевич. Сидит немыслимое число людей…
– Это ужасно, что происходит. Таким образом они пытаются людей напугать, чтобы не выходили, потому что они не могут ничего сделать с народом. Несмотря на эти ужасы, что сидят по столько суток, там же и издеваются над нми, и осуждают на разные сроки… Все делается, чтобы запугать. Чтобы молчали и без возражения исполняли все.
– Получится запугать?
– Я думаю, что нет. Уже наступил тот предел, когда терпению приходит конец.
– Вы долго пытались добиться изменения статьи о том, что тела приговоренных к смертной казни не отдают родным. Смогли ли вы хоть каким-то образом сдвинуть это дело с мертвой точки?
– Нет, они ссылаются на статью 185 или 184 УК, где прописано, что расстрелянные не выдаются родственникам. Я не понимаю, почему. Я так думаю, что они заметают следы своего преступления. Ну, почему не отдать? Да и родственников наказывают.
Елена Дубовик/АА, belsat.eu
