«Я искала не фасадных героев, а ежедневную цену принятых решений», – разговор с режиссером Марой Томкович
Историю беларусской политзаключенной Екатерины Андреевой и ее мужа Игоря Ильяша покажут на большом экране в Нью-Йорке. Там в июне на престижном кинофестивале Tribeca состоится мировая премьера фильма «Под серым небом». Режиссер Мара Томкович сняла его сразу после своей короткометражной ленты «В прямом эфире», где показала задержание журналистки Екатерины Андреевой и оператора Дарьи Чульцовой.
Почему эта тема зацепила и как бюджет ограничивал творческий процесс – в разговоре Ирены Котелович с режиссером.
Лента «Под серым небом» стала примером того, как беларусская тема может реализовываться в зарубежной киноиндустрии: деньги на нее выделил Польский киноинститут.
– Расскажи о моменте, когда ты узнала, что премьера твоего фильма состоится на Tribeca Festival. Какие были эмоции?
– В семь утра я увидела пропущенный звонок от одного из моих продюсеров, и мои первые мысли были абсолютно неоптимистичные. Я подумала, с ним что-то случилось и ему нужна помощь, так что перезванивала в напряжении. Его первый вопрос был: «Сидишь или стоишь?». Он рассказал, что организаторы фестиваля уточняют премьерный статус «Под серым небом» и выражают заинтересованность. До меня какое-то время доходило, что это на самом деле происходит, так как я очень переживала за судьбу фильма, за то, найдет ли он себе дом для мировой премьеры. Я была очень рада, но одновременно это звучало невероятно: я видела Нью-Йорк только в кино, для меня это не то чтобы история Золушки, но нереальный мир, в который очень хочется попасть.
– Как тебе удалось получить деньги из польского бюджета на беларусскую тему?
– Процесс отбора Польским киноинститутом несложный: ты подаешь пакет документов, заявки рассматриваются, часть заявок проходит во второй этап. Мы подавались на очень маленькие деньги, конкуренция в категории микробюджета меньше, чем на нормальное финансирование. Заявок было около пятидесяти, половина прошла во второй этап, а второй этап – это питчинг. У тебя с продюсером есть пять минут, чтобы рассказать то, что вы хотите рассказать, у комиссии есть 10 минут на вопросы. Мне не казалось, что наша история трактуется как какая-то не своя, думаю, самое трудное в моем случае было найти продюсера, готового взяться за микробюджетное финансирование на дебютный фильм и способного довести производство до конца.
– Как ты справилась с микробюджетом, пришлось ли тебе, делая фильм, отказаться от чего-то существенного?
– Когда осознаешь, что у тебя бюджет один миллион злотых и по условиям финансирования дополнительные деньги искать нельзя, работать можно только с большим самоконтролем и самоограничением. Я писала сценарий и понимала, чего каждое мое слово на этой бумаге стоит. Пришлось создать сложную комбинацию, как за эти средства сделать визуально немонотонную историю, которая держит внимание. Если говорить о сценографии, локациях, переездах между локациями в пределах 15 дней съемки – с таким бюджетом творческий процесс напрямую связан с техническими возможностями. Миллион вещей мы хотели, но не могли иметь. Мы не могли себе позволить лаветы – машины, на которую заезжает автомобиль, чтобы снимать сцены за рулем. Мы могли только прицепить камеру на машину, но вдруг выяснилось, что ни один из актеров не водит. Андрей Бордухаев-Орел, у которого были права, но давно не ездил, месяц с одним из продюсеров учился водить заново, чтобы справиться заехать в кадр, проехать кусок и выехать из кадра. У нас была интересная история с формами – милицейской, омоновской, со всеми. Их аренда очень дорогая, костюмер посчитала, что если остаток костюмов мы сделаем бесплатно – достанем из своих шкафов или возьмем в магазинах, чтобы потом вернуть, – то у нас есть деньги на четыре униформы на два дня. А потом она нашла человека, который делает униформы, в Латвии, и тот, послушав обо всем этом, дал комплект супернужных костюмов на все съемки.
– То есть 15 дней съемки надо было распланировать по всем факторам?
– Абсолютно. Добавляем еще доступность актеров, потому что Валя (Валентин Новопольский. – Примечание автора), игравший роль Ильи, мог получить в театре только две свободные недели. Мы были сильно ограничены его графиком, до такой степени, что сидели и просчитывали, какие ночные сцены можем сделать днем, потому что после длительных ночных смен должен быть выходной, а у актера не было столько дней, чтобы у нас мог быть выходной.
– А почему небеларус играет главную роль? Ты вообще искала беларусского актера?
– Я искала беларуса, да, но это очень сложный запрос. Ты ищешь человека, готового принять участие в таком фильме, ведь так или иначе это политическая история, а также желающего работать с тобой и который будет иметь время. Из этого пула ты должна выбрать актера соответствующего возраста, с соответствующим типажом и такого, который будет органично сотрудничать с актрисой. Обычно исполнитель главной роли выбирается из сотен, если не тысяч, предложений – у меня же беларусских актеров был с десяток. И я не нашла среди них того, кто бы подходил по всем пунктам. Про Валю я вспомнила в момент отчаяния, когда у меня иссякли все средства. Я вспомнила, что несколько лет назад на фестивале, куда ездила с «Дочкой», познакомилась с актером фильма, который я там посмотрела и который понравился мне как раз актерской игрой. Я написала Вале в Facebook: «Привет, ты меня еще помнишь?» – это была абсолютная авантюра. Он предложил созвониться и во время звонка с такой тяжелой, присущей себе миной говорит: «Мара, ты понимаешь, что сценарий так себе?». Я ответила, что понимаю, и мне приятно, что он готов сказать мне это в лицо. У меня не было такого комфорта доделать сценарий перед тем, как разговаривать с актерами, поэтому я попросила просто поверить, что то, чего нет на этом этапе, в сценарии появится.
– Такие сжатые сроки были условием финансирования?
– Идея сделать полный метр появилась в сентябре, а дедлайн для подачи пакета документов был в ноябре, так что у нас было только два месяца, чтобы написать драфт и собрать бумаги. Когда мы получили деньги, у меня был выбор – либо я точно сниму фильм, но в бешеном темпе, рискуя не справиться и что-то сделать хреново, либо я не знаю, либо вообще сделаю его когда-нибудь.
– В какой момент ты поняла, что сделала правильный выбор?
– Частично, когда мы смонтировали фильм – я посмотрела и поняла, что мне не будет за него стыдно, пусть он и не будет самым гениальным фильмом в истории кино. Я отдала от себя все, что у меня было, и чуть больше, и в этом смысле у меня нет к себе претензий. А второй раз – когда появилась Tribeca. Я долго жила с ощущением ответственности – перед Игорем и Катей и перед всеми, кто вложился в фильм и сделал это абсолютно не за деньги, потому что никто на нем не заработал столько, сколько мог заработать на коммерческих проектах. К тому же я чувствовала ответственность за беларусские истории – мне дали шанс сделать беларусскую тему за иностранные деньги, надо было это не испортить, чтобы польские продюсеры могли посмотреть, мол, беларусская тема сработала, это был успех.
– С новостью о Tribeca Festival ты выдохнула?
– Да, выдохнула, в местной индустрии попасть на Tribeca – это круто, а попасть на Tribeca с микробюджетом – очень круто.
– Какой вклад в фильм внес Игорь Ильяш?
– Разговоры с Игорем были для меня путем к постижению фигур, которых я пыталась создать, к драматургическим акцентам. Это очень существенная часть работы. Кстати, как и разговоры с Дашей Чульцовой. Один из ее ответов подтолкнул меня к тому, вокруг чего строится вся история. Я очень уважаю то, как Игорь относился к моему процессу, хотя понимаю, что ему было трудно отделить себя от персонажа. Я искала в фильме не фасадных героев, а человеческую цену, ежедневную цену принятых решений. Мы, широкая публика, обращаем внимание на истории политзаключенных в моменты их всплеска и живем себе дальше. А некоторым приходится жить с этим ежедневно, и каждый последующий день все меньше подпитывается энергией геройства. Это мы наблюдаем в Беларуси в целом: у нас был рывок, когда решения принимались на этой волне, а сейчас на нее положили бетонную плиту и прижали – и как вытерпеть под этой плитой?
– Вопрос политзаключенных в обществе претерпевает трансформации, мы все терпимее, например, относимся к моральным уступкам ради их освобождения. У тебя менялся подход к теме так, чтобы это повлияло на фильм?
– Мой фильм – не политический манифест. Я абсолютно никто, чтобы советовать, что нужно делать с политзаключенными, а тем более – что делать самим политзаключенным. Я пытаюсь понять конкретных героев, сделавших конкретный выбор, и чего этот выбор им стоил – и все.
– Ты говоришь, что тебе очень хотелось снять этот фильм. Звучит, будто у тебя есть определенный сантимент к теме. Почему ты взялась за эту съемку даже с рисками для себя?
– Это все в моей голове, я никогда лично не встречалась с Катей, а только смотрела ее стримы. Что-то в этой героине – я целенаправленно говорю о героине, а не о Кате – во мне отзывалось, я представляю себе момент выбора, за который ты потом должен заплатить и с которым теряешь контроль над тем, что с тобой происходит. Эта история также показывает деконструкцию беларусской действительности. Катя была первой журналисткой, которую посадили так надолго, тогда никто не верил, что это вообще происходит. Думали, что посадят на сутки, а началось уголовное дело. Думали, что уголовное дело закончится «химией», но правила, по которым мы что-то прогнозировали, каждый раз рассыпались. Потом оказалось, что выйти из тюрьмы – уже успех, а два года – еще повезло. Фильмы к тебе приходят. Если уж он к тебе пришел, ты ничего не можешь сделать, кроме как создавать это кино. Кадр из моего следующего проекта буквально выплыл у меня перед глазами, когда я однажды легла в постель.
– Какие у тебя планы на Нью-Йорк?
– Хочется отработать фестиваль с максимальной пользой для будущего фильма и для последующих проектов. В остальном я буду примитивным туристом, который будет фоткаться на Таймс-сквер.
Разговаривала Ирена Котелович / Авер belsat.eu
