Игорь Банцер: Остаться здесь и пытаться делать что-то заметное – вот это для меня означает жить
О свободомыслии и «тутэйшасці» в крови, о счастливой молодости в «Молодом фронте» и сегодняшней «аполитичности», про деда, который «был солью этой земли», и отца, милиционера-битломана, об эмиграции как слишком простом выходе, а также о четырех концепциях розовых единорожек рассказал «Белсату» выдающийся гродненец, перформер и музыкант Игорь Банцер.
Игорь Банцер – известный гродненский перформер, активист и панк-музыкант. Ночью 5 сентября он станцевал в стрингах перед милицейской машиной. За уличный перформанс Ленинский суд Гродно присудил ему 1,5 года «химии». Во время судебного процесса гродненец держал 16-дневную сухую голодовку. Игоря освободили 19 марта, до апелляции, которая будет рассмотрена в областном суде 20 мая.
«У меня есть четыре концепции розовых единорожек»
– Вот только давай сразу на «ты». Видишь тут еще одного Банцера, чтобы «выкать»? Нет, я такой один, – сразу в начале разговора предупредил Игорь.
Мы встретились после съемок клипа, который гродненец хочет сделать до апелляции в суде. Но это не единственное, что он хочет еще сделать.
– У меня есть четыре концепции розовых единорожек, но я не успел еще их нарисовать. Обязательно сделаю.
– У тебя игрушечный единорог стоит на рабочем столе, в своих письмах из заключения ты тоже их рисовал. Почему именно единороги?
– А это у меня от дочери. Мы вместе тусовались, она ими восхищалась. Когда меня арестовали, она мне прислала письмо с наклейкой, где был единорожек. Это же очень крутая тема, просто наповал! Я начал их рисовать, чтобы добавить цветов в эту жизнь. Особенно, думаю, нравилось милиционерам, когда они открывали письма для проверки, а там – единорожки и радуги, – удовлетворенно улыбается Игорь.
«Нам всем хотелось, чтобы в Беларуси было здорово»
Он попивает чай из своей большой кружки и время от времени поглядывает на свой аккуратный маникюр.
– Ты очень эксцентричная и яркая личность в Гродно. Откуда ты такой взялся?
– Наверное, когда я был маленький, меня выпустили в чан с особым зельем, как в фильме «Астерикс и Обеликс». Но по правде, это все гены. Если вы познакомитесь с моими родителями, то поймете, почему я такой.
Моя мать из Новогрудка, она всегда была активна, пела, участвовала в самодеятельности. Она рассказывала просто ужасающие истории, как на пятом или шестом месяце беременности ходила в баню, ела много салями, то есть совершенно глупо себя вела, как и я. Или мой отец – он был битломаном в свое время, носил длинные волосы и брюки-клеш, что в те времена было определенным вызовом (отец Игоря Роман Чеславович был подполковником милиции – занимался строительством в МВД, мать Тамара Николаевна работала воспитателем в детском саду. – Прим. авт.).
Можно пойти еще дальше. Мать рассказывала, что мой дед прошел войну, был из «раскулаченных», за что его травили. Хотя он имел не дворец, а обычный дом каменный, свой клочок земли в 27 гектаров. Мы всегда были здешние, жили здесь издавна, имеем польские корни.
Мой дед был «солью» этой земли, но пострадал как политически неблагонадежный элемент. Я об этом с гордостью говорю. Вольнодумство у меня в крови. Оно осталось у нас с братом, и, надеюсь, останется в моих детях.
– Ты себя позиционируешь как аполитичный человек. Вместе с тем, в 1990-х ты был в «Молодом фронте», работал в газете «Пагоня». То есть очень активно занимался политикой на волне Возрождения.
– Я верил тогда, что пришли изменения, и мы можем сами строить свою страну.
Я был молод, в чем-то наивен. Когда были первые выборы в 1994 году, после референдума 1996-го, мне было как раз 14-16 лет, поэтому все это сопровождалось юношескими романтическими мечтами. Тогда была реальная демократизация. Гродненский «Молодой Фронт» вообще был легендарной структурой, о которой нужно написать отдельную книгу. Происходило много событий, акций, были очень классные времена. Нам всем хотелось, чтобы в Беларуси было здорово.
После 1996 года ситуация начала перегибаться в другую сторону, и с каждым годом только ухудшалась. В эти времена сформировались мои взгляды. У нас была довольно плюралистическая либеральная позиция в Гродненском «Молодом фронте», но постепенно выкристаллизовалась, что если это МФ, то это означает национал-демократические взгляды правого спектра. У меня же левые взгляды, но как тогда, так и сейчас не было левого спектра в белорусской политике. В определенный момент мне пришлось делать выбор, и я решил уйти от политических дел.
В начале 2000-х перешел в низовой активизм, начал заниматься музыкой, лайфстайловыми вещами, футбольчиком. Организовывал движ в городе, у меня было много рвения. У каждого была своя молодость, и я счастлив, что мне довелось жить в те времена.
До 2003 года у нас существовала конфедерация действующих сообществ «Разам». Какие мы делали движи! Например, когда проходили судебные дела против независимой газеты «Пагоня», мы проводили сильные хепенинги. Самый яркий, наверное, это когда в шествии несли большой черный гроб для свободы слова к областному суду, где рассматривалась апелляция по делу «Пагоні».
Для меня было важно выражать свои взгляды, пусть и левые, но в контексте того, что мы тоже за демократию, общие ценности. Мы не хотели замыкаться в своем гетто. Но со временем все развалилось. Кто-то повзрослел, кто-то занялся другим, кто-то перешел в другой лагерь, говоря о том, что будет полезнее, если станет работать на стороне государства.
Я же за уличную политику, мне это больше нравится. Политику нужно делать на фабриках, заводах и на улицах, а не в кабинетах.
Без больших общественных выступлений изменений не происходит. Я поклонник стрит-арта. Мы раскрашивали весь город, распространяли листовки, выдавали газетки, вывешивали баннеры. Проводили много интересных акций. Мы были с левой повесткой дня, то есть это антифашизм и антирасизм. Ближе к 9 мая всегда делали большие акции. Наша активность была заметной не только в Гродно, но создавала волну по всей Беларуси. Важно получать удовольствие от каждого момента. А если на это еще и кто-то обратил внимание, значит, эффекта ты достиг.
Но это все происходило до той поры, пока позволяло государство. Если можно было делать что-то в политической плоскости, то это делалось.
Мне нравится заниматься низовым активизмом, работать «в поле», с людьми, чтобы понемногу менять ментальность.
Это не однодневный процесс, он идет очень долго и трудно, особенно в нашей стране. Здорово, что кто-то готов это делать, и вдвойне здорово, что этот кто-то – это я.
Вижу Беларусь частью Европы, а не мрачным средневековым царством, диктатурой Средней Азии или Латинской Америки, и готов на это работать. Что-то делаешь сегодня, а эффект получишь завтра, через год, пять, десять. Но я делаю то, что считаю важным, собираю по кирпичику, и кайф в том, что в нормальном обществе это так и работает, что каждый движется в своем направлении, создает дополнительную стоимость, и общество в итоге понемногу меняется.
«Справедливости нет, но это не означает, что за нее не стоит бороться»
– Почему ты увлекся именно стрит-панком и левыми идеями?
– В начале и середине 90-х была просто тотальная свобода. И было очень просто: в поисках себя ты мог трансформировать свои взгляды как угодно. Сейчас такое невозможно, поэтому очень тяжелая ситуация с современной молодежью. Тогда же не было никакой самоцензуры. Мне нравился Платон, Сократ, их гуманистическая идеалистическая философия. Я много их читал, может даже и слишком много. Взгляды у меня всегда были леволиберальные. Но со временем либерализм отвалился, как пристройка капиталистической системы, которая выхолащивает человека, так как заставляет его быть бездумной машиной. От либеральных взглядов я избавился в начале 2000-х. Для меня левые взгляды отвечали на вызовы времени, они наиболее актуальны во все времена. Социальная справедливость – мой идеал, который невозможно построить в этой стране. Справедливости нет, но это не означает, что за нее не стоит бороться.
– По своим взглядам ты антирасист и антифашист. Как тебе борьба с «нацизмом», которую сейчас проводят власти?
– У нас сейчас чистая «оруэловщина». Действительность показывает одно, пропаганда – другое, а в голове ты должен это двоемыслие соединить. После всех пыток, того насилия и беспредела, который совершали силовики во время августовских событий, государство должно дать какой-то ответ, поэтому пропаганда теперь должна «перевести стрелки», мол, это не мы фашисты, это вы экстремисты. Другое дело, что уровень исполнения абсолютно кондовый.
– Насилие силовиков после выборов стало триггером, чтобы ты вернулся к политике?
– Я не занимаюсь политикой. Я всегда выходил на улицу, в той или иной степени выражал свои взгляды, но это не переходило в политическую плоскость. Но после августовских событий все вышли на улицы. Весь Гродно выходил, вся страна вышла, понятно, что и я вышел. Единственное, что-то получалось более ярким, выделялось. Когда, например, во время митинга в Гродно на площади мы стояли все в черном, делали так называемый «черный блок», это вызвало любопытство, привлекало внимание, в том числе и соответствующих органов, за что нас несколько раз садили на сутки.
– В одной песне твоей стрит-панк группы Mister X есть такие слова: «Некуда торопиться, еще рано умирать. И пока горят огни неонов, мы будем здесь гулять». Вообще, тема улицы, быть хозяином улицы – очень яркая в творчестве группы. Насколько сейчас это все по-другому звучит.
– Песня, о которой ты говоришь, написана еще в 2007 году, по принципу «что вижу, то пишу». Но сейчас она действительно приобрела определенную актуальность и больший смысл, чем имела раньше. У нас сейчас очень политизированная заряженная ситуация, которая обнажает все взгляды.
«Нам нужно жить, действовать и создавать здесь и сейчас»
– Белорусские власти постоянно борются с любыми проявлениями творческих экспериментов. Взять, например, тебя или художника Алеся Пушкина, который сейчас находится за решеткой и проходит обвиняемым по уголовному делу. Система сама так сказать «делает биографию» тем, в ком видит опасность. Почему так происходит?
– Я считаю Алеся Пушкина первым перформером в Беларуси. Его тачка с навозом и вилами – это уже классика.
То, что государство очень аллергически на это реагирует, указывает на непостоянство самой системы, когда государство видит опасность в любом вольнодумстве, которое сразу нужно придушить. Это закономерная практика для государства, которое хочет держать общество под контролем.
Я был уже в андеграунде, меня некуда выталкивать. А вот Алесь Пушкин, чтобы себя реализовать, должен был идти на какой-то компромисс – пойти на государственную работу, в «Белреставрацию». Но пусть это все позже оценивают историки. Нам же надо жить, действовать, создавать здесь и сейчас. Хотя это и очень сложно в наших условиях. А теперь вообще за любой пост в Фейсбуке тебя могут назвать экстремистом.
– На одном из твоих судов мне запомнилась твоя фраза «У меня нет 50 лет, чтобы ждать, что общество созреет. Я делаю свои перформансы здесь и сейчас». Ты не устал от этой постоянной борьбы, всю жизнь доказывать, что ты не «городской сумасшедший»?
– В вопросе и есть ответ. Если всю жизнь борюсь, значит, мне это по кайфу. Если бы было иначе, значит, что-то бы уже изменил. Вариантов же много: уехать, сменить сферу деятельности, «выпилиться» из жизни.
– Насчет «выпилиться». Давай о твоей сухой 16-дневной голодовке в тюрьме, когда ты был готов идти до конца. Она же у тебя не первая.
– Да, в 2012 году во время очередного ареста я в сухую голодал 10 суток. Я периодически практиковал голодовки за решеткой все время. Поэтому мой организм был в принципе подготовлен к новой сухой голодовке. Плюс к этому 13 лет не употребляю алкоголя, занимался спортом, придерживаюсь вегетарианства.
– У тебя особые отношения со смертью. В 1997 году ты серьезно заболел, и тебя практически спас от смерти твой родной брат Роман, ставший для тебя донором костного мозга. После операции ты не захотел возвращаться на учебу в Варшавский университет, а маме сказал: «Мама, я хочу просто жить».
– Да, это был определенный водораздел, очень существенное событие в моей жизни. В тот момент, когда планы были очерчены и понятны, я учился в Варшавском университете, на факультете международных отношений. И тут в один день ты едва не умираешь. После этого я понял, что планировать что-то долгосрочное не имеет смысла. У жизни может быть на тебя свой план. Поэтому надо жить здесь и сейчас. Надо, конечно, быть оптимистом, но ты никогда не знаешь, что будет завтра. И будет ли оно вообще.
– Каковыми были последствия для здоровья после последней голодовки?
– Я очень тяжело выходил после нее. Оказалось, что у меня гепатит С. Возникли проблемы с кровью. Приходится ходить по платным консультациям, ведь к врачам по талонам невозможно пробиться. В тюрьме у меня сильно испортилось зрение. Я неоднократно писал заявления, но меня так и не сводили к офтальмологу. Появились проблемы с зубами, суставами и другими внутренними органами. Тюрьма – не курорт. В нашем «социально ориентированном» государстве я, получив ряд болезней, сидя в тюрьме, не могу сейчас записаться к врачу, начать лечиться, так как никак не могу получить результаты анализов. Не хочется остаться инвалидом.
– И с этим всем стоило ли идти на сухую голодовку?
– Однозначно это стоило того. Но сам факт, что до этого дошло, что я должен был на это пойти, что все легальные пути защитить свои права не работают в этом государстве – это ненормальная ситуация.
Я не считаю свой перформанс уголовным преступлением. Я никого не бил, ничего не поджигал, а меня месяц, второй, третий, пятый держали за решеткой.
Для меня важно то, что я сейчас на свободе. А то, что будут негативные последствия для здоровья, я не сомневался. Я очень спокойно смотрю на то, что будет дальше, и стараюсь воспользоваться каждым днем.
«Если бы было слишком комфортно, то не так интересно было бы жить»
– Ты снимаешь сейчас клип?
– Я многое делаю. Снимаю клип, пытаюсь делать другие проекты. Но у меня очень мало времени до суда, а люди сейчас очень зажаты, атмосфера неблагоприятная относительно какой-то активности.
Перформанс не сделаешь – это сразу статья. Хэппенинг не сделаешь – сразу статья. Даже флешмоб не замутишь, так как будет несанкционированное массовое мероприятие. Сфера творческой свободы сейчас очень сузилась. С кем не разговаривал, все творческие люди идут в сеть, делают все виртуально. Мне это абсолютно не нравится. Но такая политическая ситуация сейчас.
– Где заканчивается твоя свобода?
– Свобода – она есть или ее нет. Это не метафизическое состояние или философское понятие, а очень конкретная вещь. У тебя есть Конституция, где прописаны твои права, ты выходишь на улицу и знаешь, что у тебя эти права есть и они охраняются. И не важно, хожу я с маникюром или без.
Но если, как сегодня в Беларуси, формально на бумажке у тебя все есть, а по факту нет ничего, то какая это свобода? Я тоже несвободный человек. Я живу в этой стране, пристегнут к «химии», не могу никуда выехать. Я абсолютно несвободный человек в этой стране, как и каждый из нас. Это может мое внутреннее и внешнее состояние позволяет мне выглядеть более свободным.
Свобода – это ценность, которая для меня самая большая. Мне хотелось бы своим примером, хотя бы минимально, сферу свободы расширить, чтобы это стало для кого-то сигналом, что еще не все утрачено, можно не пригибаться к земле, а создавать. Даже в тюрьме можно сохранять внутреннюю свободу и быть более свободным, чем на свободе.
Я в тюрьме чувствовал себя более свободным, чем сейчас в Беларуси, потому что я не могу делать многое из того, что люблю.
– Ты имеешь польские корни. Кем ты себя чувствуешь в Беларуси?
– Я называю себя космополитом. Мы разговариваем на белорусском языке, у нас бело-красно-белый флаг, с которым мы себя отождествляем, но из этого не следует, что мы имеем больше прав, чем человек, который говорит по-русски или на трасянке и отождествляет себя с красно-зеленым флагом. Не стоит рассуждать такими категориями.
Границы государств для меня – это только линии на карте. Все границы в голове. Вопросы нации, этнической принадлежности… Ну, камон. Интересных, творческих, открытых людей можно встретить повсюду, независимо от национальности.
– Хорошо. Если для тебя неважны границы, почему ты остаешься в Беларуси? В Европе, в той же Польше ты чувствовал бы себя более комфортно.
– Я хочу быть собой. У меня и так с этим проблемы. И куда бы я не поехал, я везде останусь Банцером, и привезу свои проблемы с собой. Ну, изменится немного атмосфера, но зачем мне это?
Я хочу здесь, в Беларуси добавлять ценности. Где родился, там и сгодился.
Космополитизм не означает, что нужно переехать на другой конец света и оттуда говорить, что душой и сердцем я с Беларусью. Да, пока что государство меня ограничивает, но сам себя я ограничивать не собираюсь. Мне здесь комфортно. Я себя чувствую интегральной частью всего этого. Здесь есть и свой профит: если бы было слишком комфортно, то не так интересно было бы жить.
Переехать в какую-нибудь европейскую столицу, делать проекты, тусоваться в артистической среде – слишком просто для меня, как пальцами щелкнуть. А вот остаться здесь, особенно в нынешних условиях, и пытаться делать что-то заметное, вот это для меня значит жить. Если это вдруг становится общественным поступком и политической позицией, то что тут поделаешь?
– Ты имеешь мысли, планы на то, что делать после апелляции?
– У меня нет никаких иллюзий, я готов к любому развитию событий. Конечно, я прежде всего хотел бы заняться своим здоровьем, возможно, лечь в больницу. Но если надо посидеть, буду сидеть. На «химии», или даже в тюрьме, если отправят. Буду писать книгу, идею которой сейчас вынашиваю, рисовать, развивать другие скилы. Посмотрим. Если окажусь на зоне, имею мечту: сделать там рок-концерт. В книге Оззи Осборна, вокалиста Black Sabbath, рассказывается о таком случае в одной из наихудших тюрем Англии. Очень классная тема.
Саша Правдина/АА, belsat.eu
