«Будете стрелять в беларусов?..» История Федора, бывшего бойца батальона «Террор»
«Человек, способный пожертвовать жизнью, не обязательно делает это ради высоких целей», – написал Федор К. (имя изменено) в блокноте после возвращения с войны в Украине. Он отвоевал там полгода. Во время одного из выездов взрывной волной ему вырвало барабанные перепонки. В Киеве, чтобы спасти слух, Федору отрезали правое ухо. «Сейчас должен избегать шума и абсолютной тишины», – говорит бывший боец. В тишине (не абсолютной) он рассказывает, что нас ведет в бой и что спасает от смерти.
Все определяет смерть
«Война – единственное место, где человек идет на смерть сознательно. Ни экстремальный спорт, ни протесты в сравнение не идут. Да, были смерти Бондаренко, Тарайковского и других, но они не ожидали ее – так случилось. А на войне люди морально готовятся к смерти. В этом – большая разница. В экстремальном спорте больше азарта и адреналина, но нет мысли о смерти. А там есть. Везде», – говорит Федор.
Он считает, что ни один военный никогда не признает над собой власть того, кто не идет сознательно на смерть ради своих убеждений. Именно поэтому нет коммуникации между добровольцами в Украине и Светланой Тихановской. Дело не в ее личности. Все определяет смерть, отношение к ней.
Федор слегка заикается. Даже не заикается – делает отличительные паузы между словами. Признается, что это не из-за контузии – это еще с детства (но под обстрелами отпускало). Шрам на правой скуле – тоже из далекого прошлого. А вот седина в волосах – из Украины. Федору не исполнилось еще и тридцати лет.
«Это после подрыва. Как-то тогда я очень быстро полысел и поседел. Один парень – его нет уже живого, – шутил, что, мол, мне сорок, а ты уже старше меня выглядишь», – вспоминает Федор К.
Мина и обыск
О боевом выезде, когда бус с бойцами «Террора» наехал на противотанковую мину, а голова Федора поседела, он вспоминает почти без эмоций, но с едва заметной улыбкой. Ведь есть здесь немного мистики: подрыв случился ровно через год – день в день – после того, как в его квартиру пришли с обыском…
Нужно было добраться до деревни, которую пытались отбить у россиян еще в июле, и помочь украинцам, которые уже зашли на ее окраину. Ехали из Николаева. В промежуточном пункте пересели на бус. До речки, через которую нужно было переправиться, чтобы оказаться в деревне, оставалось 500 метров. И тут – взрыв…
По словам Федора, водитель буса умирал буквально на его руках. Ранило также командира группы, Темновельможного Пана. Сам Федор был сильно контужен. Барабанные перепонки – просто вырвало. Такой был день…
В обнимку с надгробным памятником
«Нет, я не верю в календарные предрассудки. Вообще в суеверия не верю. Разве что в черных котов на дороге», – смеется Федор.
«А в Бога?» – спрашиваем.
«Знаешь, говорят, что на войне нет таких, кто не верит в Бога, а я так, наоборот, не видел там тех, кто верит. Сам я скорее агностик. В загробную жизнь не верю. Насмотрелся. Если что там и есть – всем на нас пофиг…» – отвечает бывший боец батальона «Террор».
При этом он часто употребляет слово «чудо»: «чудом никого не ранило», «чудом выехал из Беларуси». Вспоминает, как после штурма «Макдональдса» (высокое здание называли так, поскольку на спутниковых фото оно выглядело, как буква «М») в начале сентября попали под обстрел. Пришлось тогда заночевать в серой зоне – в деревне Андреевка.
«Два последних дома только уцелели, да и те без крыш. В том, где я ночевал, и стены не было. В доме лежала плита надгробная: Сердюк Нина Ивановна, дата смерти – 2012 год. Похоже, что кто-то собирался менять памятник. Короче, я к ней прижался и думаю: если вдруг в стенку попадут, то, может, памятник спасет», – рассказывает Федор.
Что-то спасло. Во время ночного обстрела одна ракета прилетела за соседний дом, следующая попала между домами, третья – за дом, в котором прятался Федор. Чудо. Стреляли «Смерчем». Огромные воронки, мощные взрывы. Кого-то из ребят засыпало осколками.
А Федор проснулся в обнимку с надгробной плитой…
Со звоном в ушах и старыми тараканами
Федор родился в небольшом беларусском городке. Имеет высшее техническое образование. В 2020 году после обыска его (чудом!) не задержали сразу, а когда позже позвонили и попросили прийти в участок, он был готов к эвакуации. До войны жил в Польше, потом – Украина. 7 апреля подписал контракт с ВСУ, а 5 октября, после контузии, был уволен. Без перепонок – не боец.
«Почему пошел воевать? У меня было несколько причин: хотел доделать то, чего не доделал в 2020-м, и доказать себе, что я не трус. Было кому еще, но ей не понадобилось… Все остальное – помочь Украине, Беларуси и так далее, то, что высоко звучит, – было вторично, хотя, так или иначе, есть у всех. Но, знаешь, какая бы цель ни была, она – для себя. Хочешь ли ты новую Беларусь или девушке понравиться, в конце концов, все делаешь для себя. К сожалению, не все ожидания исполнились. Скорее, наоборот. Но то, что не трус, – доказал себе навсегда», – говорит Федор.
Правда, говорит, это не добавило уверенности в себе. Хотя то, через что прошел, для большинства закончилось бы посттравматическим расстройством и годами терапии.
В Варшаву вернулся со звоном в ушах и старыми тараканами в голове. Новых, признается, во время войны не родилось. Операцию на правом ухе делали в Киеве в конце сентября.
«Длительная операция, пять-шесть часов длилась, под общим наркозом. Отрезали полностью ухо, из канала брали кусок эпителия, закручивали как-то вместо перепонки и зашивали. На левом, сказали, не раньше, чем через три месяца. Но здесь, в Варшаве, посмотрели и сказали, что левое ухо будто бы само заживает», – рассказывает мужчина.
На правое сначала ничего не слышал, так как было затомпоновано, а на левое – будьл через стекло, без объема звука – как будто на колонках отключили низкие частоты. Вестибулярный аппарат из-за этого тоже давал сбои (мозг не мог определить направления звука). Если шумное помещение – может съехать крыша. Абсолютно тихое – тоже.
«А так нормально уже, только пищит в ушах. Сказали: или на всю жизнь, или, в лучшем случае, на сколько лет. Непрерывный писк. Иногда сильнее, иногда слабее. Не знаю, что будет дальше: ну пищит – и пищит. На улице не замечаешь этого. Только когда спать ложишься. Врачи посоветовали не концентрироваться на писке, так как могут быть последствия для психики», – делится Федор.
«Отношусь к смерти безучастно»
Бывший боец говорит, что в Варшаве ни у кого не просил помощи. Беларусские организации на него также не выходили. Считает себя немного одиноким.
Когда нужно было совладать со «старым тараканом», обратился к психологу, контакт которой подсказали знакомые. Десять первых занятий бесплатные, беларуска. Федор говорит, что очень помогла, хотя не отбыл еще даже бесплатных занятий («В последнюю неделю так отпустила, и стало так легко, что аж скучновато стало: подумал, можно снова на войну поехать…»). Но подчеркивает, что обратился к психологу не из-за войны.
«Она даже удивилась: тебе что, все равно? Ну да, говорю, гибли люди, но я к смерти безучастно отношусь. Наверное, поэтому людей успокаивать по этому поводу не умею. Жена погибшего пыталась разговаривать со мной, ну так, чтобы я ее утешил. А я говорю: блин, обижайся или нет, но я довольно равнодушно отношусь к этому. Все там будем. Вопрос только, каким образом. Смерть в бою для человека, который погибает за свои идеалы, – далеко не плоха», – говорит Федор.
Собака в окопе
Наш неторопливый разговор длится более двух часов.
Федор говорит, что в группе разведки был сапером. Периодически заглядывает в телефон. Его пальцы немного дрожат.
Говорит: мать знала, что он был там, а отцу сказали только неделю назад. Просит не называть ни своей фамилии, ни позывного на войне. Боится за родителей.
Признается, что в Варшаве начал писать заметки о войне. Записывать мысли, наблюдения, записывать то, что в памяти. Документ назвал «Водолей», Писание помогает. Возможно, получится книга. По крайней мере его устный рассказ о первом боевом выходе так и просится на бумагу. Приводим здесь только маленький отрывок, про собаку. Герои рассказа – под минометным обстрелом в открытом поле в серой зоне под Александровкой, занятой россиянами. В небольшом окопе («чисто гроб положить») – четыре бойца.
«На вторую ночь это было, по-моему. Сижу спиной к выходу, второй час ночи, стреляют, дождь, мокро, холодно. Вдруг чувствую – в спину кто-то толкает. Ну, думаю, все – русские. И чувствую, что сбоку какая-то огромная туша щемится. Выставляю руку и понимаю: животное. Медведь? Но откуда медведь в этих голых полях? Тут один из наших хватается за автомат и направляет на меня. «Ты что делаешь? – говорю. – Меня застрелишь. Достань нож и не шуми». Только тогда видим, что это большая собака. Пытался ее не пустить в окоп, так как и так места нет. Мокрая, вся в грязи. А у нас одному бойцу плохо было, из спальника не вылезал. «Не пускайте ее», – стонет. Но прорвалась, легла прямо на этого бойца, долго топталась по нему. Голодная была, нашла паштет в упаковке и просто с фольгой сожрала. Дали ей воды, хотя у самих уже заканчивалась.
Утром видим: черная такая… На следующий день проходили наши ребята и забрали ее на украинские позиции, ближе к Николаеву. Там более гражданские условия были. А мы остались…»
Эту собаку бойцы еще встретят, когда будут возвращаться с позиции. Чистой и накормленной. А боевое крещение, которое случилось для Федора накануне Пасхи 2022 года, он запомнит на всю жизнь. Жалеет только, что, лежа в том голом поле под обстрелами российского танка, минометов и снайперов, не имел возможности добежать или доползти до моря, которое простиралось в каком-то километре от окопа. К морю, которое увидел впервые только в августе, в Одессе.
«Сейчас я уже и не знаю, хочу ли на море, так как в Николаеве постоянно шла соленая вода из кранов. Мылись, стирали одежду в соленой воде – водозабор был взорван россиянами», – вспоминает Федор.
С войны – только справка
Сейчас Федор ищет работы в Варшаве. Он из IT-сектора, но опыт небольшой. Пытается также найти финансирование для собственного проекта, связанного с транспортом (если будут предложения – передадим контакт). Говорит, что потенциальным работодателям или инвесторам трудно объяснить, чем он занимался последние полгода. Что осталось от службы в Украине – так только справка для пограничной службы, что числился с такого до такого дня в рядах ВСУ.
Не знает также, предусмотрены ли ему какие выплаты за тяжелую контузию. Украина ему уже никак не помогает.
Говорит, что сейчас самый сложный вопрос для беларусских добровольцев – «похоронные» выплаты. В конце сентября Верховная Рада приняла закон об отмене выплат семьям для беларусов и россиян. Бойцы полка Калиновского и батальона «Террор» уже озвучивали эту проблему на встречах с депутатами Рады, но пока – без изменений. Хоронить погибших бойцов за пределами Украины также приходится за собственный счет: ВСУ финансируют только захоронения на (в) украинской земле.
В Польше Федор мог бы устроиться и военным инструктором. Рассказывает, что познакомился недавно с поляком, который тренирует беларусов (возможно, бойцов беларусских хоругвей).
«Меня тоже звал туда. Сказал, что, по польским меркам, человек, который пробыл полгода на войне, – это просто ну очень опытный человек, и в польской армии таких сейчас единицы. Но… не знаю. Не сказать, чтобы совсем не интересно было бы, но хотелось бы развиваться немного в штатском направлении», – говорит Федор.
«Война обезличивает жизнь»
За автомат, правда, он готов взяться снова, если понадобится ради Беларуси. Но к идее силового входа в страну относится скептически.
«Насмотрелся я уже. Даже в Украине, где должны были бы все все понимать, даже там хватает «русскомирских» людей. Их очень мало, но они есть. Бабушки, которые передавали наши координаты с кнопочных телефонов россиянам… Что с ними делать? В Беларуси таких тоже много. Вы готовы будете стрелять в «русскомирских» беларусов? Я, честно говоря, нет…» – говорит бывший белорусский доброволец.
Оптимальный вариант для Беларуси, по словам Федора, – это когда «Лукашенко умрет, а губопики с гэбэшниками перегрызутся за власть». «В чисто военную операцию я не верю», – повторяет.
«Война обезличивает человеческую жизнь. Начинаешь воспринимать собственную жизнь и жизни других людей как ресурс. Поэтому, возможно, и атрофируется отношение к смерти. Не люди – а «живая сила», не убитый – а «двухсотый». Ну, убили десять человек – надо еще десять где-то взять. Так начинаешь относиться. Что уже мертвого жалеть? Жалеть живых надо», – говорит Федор.
Дмитрий Мирош / АА belsat.eu
