Историк Алесь Пашкевич: «Режим чувствует: общество хоть и запугано, но по-прежнему не лояльно»
Беларусский режим уже три года создает такие условия в Беларуси, чтобы те, кто не согласен с политикой властей, либо уехали и не имели возможности вернуться, либо приспосабливались и молчали. В стране господствуют силовики и ярые ябатьки, запрещается все, что не разрешено, полярные части общества не понимают друг друга. Продолжаем выяснять, какое оно – общество, которое строит режим Александра Лукашенко, на чем держится система и насколько она устойчива, почему в стране не прекращаются репрессии и когда начнется внутренний диалог. Об этом мы поговорили с известным беларусским историком Алесем Пашкевичем.
Тоталитаризация режима и тусклые шансы на выживание без внешней поддержки
– Алесь, по вашему мнению, какое общество пытается построить беларусский режим?
– Режим Лукашенко стремится выстроить общество, полностью ему подконтрольное абсолютно во всех сферах, включая даже сферу частного общения. Происходит так называемая тоталитаризация режима. Многие брутальные действия силовиков демонстративны, они предпринимаются только для того, чтобы засвидетельствовать: на практике нет никакого пространства для выражения своего несогласия, любое, самое мелкое и незначительное действие или бездействие может быть произвольно трактовано как оппозиционность властям и «антигосударственная деятельность». И соответственно – суровое наказанное.
При этом даже сфера якобы «дозволенного» очень размыта и неустойчива, на самом деле никто не может быть уверен, что нечто сегодня якобы приемлемое и легальное завтра не будет истолковано как «преступление». Притом за него могут наказывать даже задним числом, что придает ситуации дополнительного трагизма и абсурда.
– Реально ли выстраивать в таком обществе постоянные социальные, экономические связи?
– Естественно, построение постоянных социальных или экономических связей в таких условиях проблематично, по той простой причине, что нет стабильности и соответственно уверенности в завтрашнем дне. Трудно строить долгосрочные планы и завязывать стабильные связи в ситуации, когда государство в любой момент по-волюнтаристски может принять новый репрессивный закон, запретить ранее разрешенное или объявить государственным преступникам даже за то, за что вчера хвалила и награждала. При этом экономическая целесообразность нередко подчиняется целесообразности политической в ее понимании режимом.
– Насколько прочна такая система, как долго это все может существовать?
– В отношении беларусского режима можно говорить, что держаться он может до тех пор, пока имеет существенные источники внешней поддержки. В нашей конкретной ситуации – это поддержка со стороны России. И пока это государство не столкнется с проблемами настолько тяжелыми, что они заставят его заняться прежде всего или даже исключительно внутренними делами, то шансы режима Лукашенко на перетерпение даже в течение довольно долгого времени достаточно высоки. Спрогнозировать же по времени, когда ослабнет Россия, сложно: это может быть и быстрый процесс, и длительный. Он зависит от многих не очень прогнозируемых факторов, среди которых, пожалуй, основной – ход военных действий в Украине.
Конечно, есть примеры стран, режимы в которых выживали и после того, как теряли полностью, или по крайней мере в значительной степени, внешнюю поддержку. В первую очередь как таковые примеры упоминаются КНДР и Куба, недемократические репрессивные режимы в которых уцелели и после того, как ослаб и ушел с исторической сцены СССР, который их щедро финансировал. Но стоит учитывать, что КНДР существует все же не сама по себе, у нее есть другой мощный опекун – Китай. А режим на Кубе, пережив тяжелые 1990-е, тоже вскоре нашел себе на какое-то время щедрого инвестора в виде недалекой Венесуэлы.
Главное же – что как один, так и второй режим все-таки имели оформленную идеологическую базу, а живая идеология позволяет сохранять базовую консолидацию власти и по крайней мере части общества даже в трудные времена. У режима же Лукашенко живой идеологии нет, это в чистом виде режим личной власти. Поэтому и перспективы режима удержаться без внешней поддержки выглядят достаточно тусклыми.
«Когда Лукашенко отойдет от власти – тогда все возможно»
– Режим уничтожил признаки протеста и неповиновения беларусского общества внутри страны, зачистил политическое и информационное поле. Но, несмотря на это, репрессии не прекращаются. Почему?
– Реально уничтожены и зачищены только приметы, а так режим чувствует, что в целом общество остается хоть и запуганным и загнанным в подполье, но по-прежнему не лояльным. Притом на разных, порой неожиданных его уровнях: недаром в последнее время немало сообщений о том, что за идеологические отклонения вроде «экстремистских» подписок наказаны государственные чиновники низшего или среднего звена или функционеры провластных общественных организаций.
Конечно, нельзя сказать, что ситуация сохраняется на уровне 2020 года. Немало тогда активных людей до сих пор удалось настолько запугать и сломать, что они даже при либерализации ситуации могут больше не решиться на активные действия, а теперь послушно делают все, что им скажут, даже не думая о сопротивлении или саботаже. Однако же есть много и других, которые утихли лишь временно.
К тому же в результате беспощадной расправы над структурами гражданского общества и независимыми СМИ у властей еще больше деформировались каналы обратной связи с обществом, соответственно нет возможности адекватно оценить реальный уровень угрозы. Многие действия руководствуются прихотями и страхами, возникшими как последствие полученной в 2020 году психологической травмы. Поэтому Лукашенко не решается отдать приказ о прекращении или замедлении репрессий, а высокопоставленные силовики непосредственно заинтересованы в таком положении вещей, так как это усиливает их значимость.
Также очень важный фактор – внешние факторы. Главный спонсор режима Лукашенко, путинская Россия, впуталась в войну с Украиной, а шире говоря – с западным миром. И быстрых успехов ей достичь не удалось, война переросла в затяжную и далеко не факт, что Россия победит в войне на истощение и уже в достаточно обозримой перспективе не ослабнет. Лукашенко, естественно, боится ситуации, при которой его режим может остаться без поддержки извне и старается на этот случай по крайней мере на своей территории зачистить все то, что при изменении ситуации могло бы стать очагом для начала внутренних волнений.
– Исследователи говорят, что в беларусском обществе существует большая поляризация: есть противники и сторонники власти, и диалог между ними пока невозможен. Действительно ли это так? Что должно способствовать такому диалогу?
– Да, диалог при сохранении нынешнего статус-кво в базовых вещах невозможен, прежде всего потому, что за последние три с лишним года режимом перейдено очень много красных линий и сожжено много мостов. А главное – нет никаких внешних проявлений того, что с его стороны вообще есть желание такого диалога и политическая воля к нему.
У лукашенковского режима в целом, а прежде всего у его руководителя, нет такой черты, как умение анализировать свои ошибки, делать из них выводы и пытаться на этой основе что-то поменять сверху, а тем самым если не полностью перетянуть на свою сторону, то по крайней мере обеспечить лояльность со стороны хотя бы какой-то части того сообщества, которое в 2020 году выходило на улицы.
Сообщество же то реально было неоднородно, и у разных его групп были разные желания и цели. Но объединяло всех этих людей то, что им надоела та система управления, которая существовала в стране более четверти века, и они хотели ее изменения. А поскольку желательные изменения и их объем виделись по-разному, то, при наличии трезвого мышления и государственной мудрости со стороны власти, протестное общество можно было успокоить и размыть.
Но для этого ему после подавления протестов нужно было предложить программу реформ сверху. По такой схеме: мол, мы победили и остаемся у власти, и это не обсуждается. В то же время мы понимаем, что старая система себя изжила и ее нужно менять, поэтому в ближайшее время многое изменится, по-прежнему не будет.
Проблема в том, что Лукашенко оказался на это абсолютно неспособен. Он скорее склонен думать, что протесты 2020 года – это козни каких-то внешних сил, а не отражение внутренних процессов в беларусском обществе. И ментально совершенно не готов менять хоть что-то в той системе, которую соорудил специально под себя в течение почти 30 лет. Ведь любые реформы, способные устроить по крайней мере на определенное время по крайней мере какую-то часть общества, предусматривают ограничение его личной власти в различных сферах и даже контролируемый транзит этой власти, передачу ее другим людям из своего окружения. Для Лукашенко потеря или даже ограничение власти – кошмар и катастрофа, и именно поэтому он органично не способен ни на какие серьезные реформы, принципиально меняющие что-либо. Все его мысли и усилия направлены только на фактическую консервацию имеющейся модели (проведенные изменения в Конституции по сути бутафорские и ничего принципиально не меняют), а ставка делается на брутальную силу. Никакого диалога с несогласными, только репрессии.
Внешние обстоятельства также не способствуют тому, чтобы Лукашенко переступил через себя и стал вместо консерватора реформатором – слишком много вызовов для его личной власти несет развитие событий в регионе и мире. Поэтому при сохранении его фигуры на вершине властной пирамиды явно никаких попыток диалога с обществом не будет.
А вот если Александр Лукашенко по каким-то причинам, в том числе по состоянию здоровья, от власти отойдет – тогда все возможно, преемники, даже из числа его ближайшего окружения, могут быть куда более гибкими и склонными к реформам. Как, например, было в СССР после смерти Сталина. При его жизни ни о какой либерализации речь не шла, наоборот, задумывалась новая волна массовых репрессий. Но его преемники, до сих пор полностью вождю, казалось бы, верные, сталинскую политику поменяли, и хотя вообще систему не демонтировали, но сделали режим явно более добродушным и менее страшным для людей. По крайней мере, в нем стали действовать какие-то правила, не нарушая которые человек мог чувствовать себя более-менее в безопасности. Система хоть и осталась тоталитарной, но все-таки трансформировалась в лучшую сторону, отказалась от самых диких и брутальных практик.
Значимость фактора личной готовности авторитарных управленческих верхушек к изменениям хорошо иллюстрирует ситуация с демонтажем коммунистических режимов в Восточной Европе в конце 1980-х годов. Когда ослабел и должен был сконцентрироваться на своих собственных внутренних делах режим в Москве, элиты большинства этих стран хорошо поняли, куда дует ветер. Почти во всех странах «народной демократии» тогда почти синхронно происходили внутренние изменения, когда более либеральные группировки отодвигали от власти консерваторов во главе с, как правило, к тому времени устаревшими, перед тем же в течение десятилетий неизменными вождями, а после того шли на диалог с обществом, в результате чего происходил мирный демократический транзит власти.
Единственным исключением была Румыния под руководством Николае Чаушеску, который совсем не чувствовал новых веяний, несмотря ни на что любой ценой стремился сохранить старые порядки и в этом плане был похож на Лукашенко. В результате транзит в этой стране был не мирным, а сам Чаушеску за упорство и неадекватность заплатил жизнью вместе со своей женой. Но, что примечательно, в результате той кровавой революции к власти пришли такие же самые бывшие функционеры прежнего режима, которые осознали невозможность жить по-старому и возглавили движение за перемены.
Саша Гоман / ЮК belsat.eu
