Для многих сегодняшних сторонников беларуской литературы Василь Быков – символ мужественного, предельно правдивого писателя, который, не обращая внимания ни на какой авторитаризм и диктатуру, писал только то, что думал и чувствовал.
Сам бы автор «Сотникова» только бы улыбнулся, так как таким уж сильным и несокрушимым никогда себя не считал. Свой творческий путь начал с безобидных юморесок в «Вожык», которые прошли в печати достаточно незаметно.
Когда нащупал в начале 60-х в военной прозе свою тему и стиль, то руководствовался в первую очередь формальными задачами – Быкову очень не хватало в нашем красивой письменности произведений, эстетически близких Альберу Камю и даже (по общему настроению) Францу Кафке.
В Беларуси к подобным экзистенциальным экспериментам отнеслись с легкой настороженностью, но, как всегда в подобных случаях, помогла Москва. Василя Быкова поддержал Александр Твардовский, со знатной щедростью печатал беларуского писателя на страницах либерального «Нового мира».
Внимание и содействие Москвы, любовь интеллектуальной российской элиты к новаторскому творчеству Быкова, по сути, и сделали ему имя, защитили от плена невнимания, замалчивания, или даже репрессий со стороны родного болота.
Кто-то может вспомнить, а как же «Мертвым не больно» и та волна критики против писателя, которая поднялась в конце 60-х? Да, это, безусловно, было, но довольно короткое время. Уже с начала 70-х и до самого конца бытования Советского Союза Василия Быкова не трогают. Его произведения едва не ежегодно экранизируют, превращают в спектакли, оперу и даже балет, переиздают в Европе и Азии. Писателя вознаграждают самыми высокими званиями, словом – на первый взгляд Василь Быков жил с советской властью в таком же гармоничном согласии, что, скажем, и Петрусь Бровка.
Но это опять же, только внешнее и, безусловно, обманчивое впечатление.
Бровка же здесь вспомнился не напрасно. С Василем Быковым в течение 60-х они особо не дружили. Теплые приятельские отношения начались в 70-ые, когда автор «Сотникова» так сказать помирился с властью, начал избегать четкой оппозиционной остроты упомянутых «Мертвым не больно», когда не смог протянуть руку поддержки Александру Твардовскому в непростое для редактора «Нового мира» время.
Во время одной из совместных писательских поездок Петрусь Бровка неожиданно признался Василю Быкову, что его мучают воспоминания о 30-х годах. По-детски доверчиво автор стихотворения «Пахне чабор» признался, что его величайшей мечтой было бы переписать по-новому своё тогдашнее жизнеописание. Быкова удивило, что Бровка (в отличие от многих) не оправдывал себя, не прятался, не сваливал свои поступки (впрочем, не такие уж страшные и полностью теперь понятные) на тогдашнюю безобразную эпоху, заложником которой были все беларуские уцелевшие литераторы.
Бровка имел мужество корить себя. Подобные укоризны съедали его и, скорее всего, ускорили смерть.
Василя Быкова этот разговор очень впечатлил. Ему повезло жить в более либеральные по своему авторитаризму хрущевско-брежневские времена. Но ведь и он не мог сказать о себе, что не приспосабливался к обстоятельствам, что не боялся, не тонул в компромиссах и не делал так, как подсказывает именно здоровый смысл согласия.
В одном из своих самых выразительных и запоминающихся героях Рыбаке Василь Быков физиологически дает читателю почувствовать весь ужас компромисса, когда постепенное согласие, незаметно даже для самого себя, высушивает тебя, превращает в пустую оболочку. Василь Быков как огня боялся этого, а потому и выписывал таких вот рыбаков в своих произведениях с такой силой и экспрессией, как бы давая себе зарок: сделать все, чтобы не переступить границу, не провалиться до конца в трясину компромисса.
Во времена перестройки Быков открыто говорил о своем неумении писать в стол. Это его огорчало. Свое такое естественное желание быть напечатанным считал слабостью. Многие писатели этого не понимали и даже их это раздражало.
Быкову же, как и Бровке, болело.
Ему, человеку с обостренным чувством справедливости, не очень хотелось жить по вынужденным правил советского строя, но преодолеть себя он не мог. Оставалось только одно – всю свою боль (насколько это позволяла цензура), обиду, угрызения совести, даже отчаяние выражать в удивительной прозе.
Сила Быкова именно и была в этой самокритичности, в том, что он одним из первых среди беларуских писателей 60-70-х гг. сказал: «Героев среди нас нет. Все мы – Рыбаки. Наше счастье только, что живем в более-менее благоприятных обстоятельствах, когда не надо друг друга брать за горло».
Сергей Пилипченя belsat.eu