Репортаж под лай конвойных собак. Как журналист Игорь Ильяш провел 15 суток ареста
Журналист Belsat.eu Игорь Ильяш 9 декабря вышел на свободу после 15 суток ареста. Ранее его признали виновным по ст. 23.34 КоАП («Нарушение закона о массовых мероприятиях»), обвинив в участии в митинге пенсионеров, где его и вовсе не было. В своем репортаже он рассказывает, как его задерживали и с чем ему пришлось столкнуться в барановичской тюрьме.
– Игорь, вы же напишете об этом? – вдруг спросил меня один из задержанных в переполненном «отстойнике» барановичского СИЗО.
В моем сознании этот вопрос отчетливо перекликался с вопросом, который Анна Ахматова упоминает в предисловии к «Реквиему» – знаменитой поэме о сталинских репрессиях («Муж в могиле, сын в тюрьме. Помолитесь обо мне»). Конечно, в моем случае все было далеко не так печально – как минимум, все были живы. Но массовые репрессии 2020 года действительно приобрели такой размах, что поглощали целые семьи. 15 ноября была задержана моя супруга, журналистка Екатерина Андреева, теперь ей грозит до трех лет лишения свободы. А 24 ноября прямо из квартиры забрали меня – я получил 15 суток ареста. Наши родные теперь часами мерзли на морозе, с 5 утра занимали очередь, пытаясь отправить нам передачки. Получалось не всегда: например, 26 ноября, мои близкие стояли в очереди на Окрестина зря – нас этапировали в Барановичи.
В тот день в ИВС на Окрестина арестованных подняли в 5:30, не дали позавтракать и толком умыться, и погнали под вялый мат контролеров в ЦИП. В ЦИПе нас раскидали по маленьким душным камерам – в 6-местную камеру, где оказался я, запихнули 22 человека. Там мы провели около трех часов. Кормить во время этапа не планировалось. Большинство камер тогда не получили совсем ничего, нам же повезло чуть больше – по полпорции каши и четверти стакана чая на каждого. Когда кто-то из арестованных поинтересовался, дадут ли еще что-то поесть, сотрудница изолятора возмутилась:
– Чего? Это и так из остатков! С вами, с…, по-человечески, а вы, бл…, еще недовольны?
Потом нас повезли в барановичское СИЗО. В маленькие продолговатые камеры автозаков впихивали по 10 человека. Эти камеры были настолько узкие, что просто сидеть было невозможно – задержанным приходилось переплетать ноги с соседом напротив. И так еще около двух часов.
– Выходим из автозаков, строимся в колонну по двое. Передвигаемся по территории только в положении голову вниз, руки за спину и бегом. Глаза не поднимать. Пошли!
В темпе «бегом» весь этап прогнали в «отстойник» – камеру, где мы должны были оставаться на время сортировки.
Панорама «отстойника» по-настоящему впечатляла. Это было старое полуподвальное помещение с высокими пятиметровыми потолками и грязным бетонным полом. Стены потемнели от сырости, краска облезла, штукатурка осыпалась. «Отстойник» был переполнен, людям (а там было около 80 человек) приходилось стоять впритык друг другу. Нечто похожее я видел только в кино – в фильмах о сталинских репрессиях.
– Вот, если бы можно было сделать несколько фото, – внезапно проговорил кто-то, – У людей на воле был бы шок!..
У входа в «отстойник» на полочке лежала буханка черствого хлеба. Голодные люди, которых не кормили уже почти сутки, периодически отщипывали от него кусочки и жадно отправляли в рот. Некоторым было просто страшно и они пытались отвлечься, непрерывно болтая и смеясь. Другие были невозмутимы и спокойно рассуждали с товарищами о будущем протестов, политике и истории. Иные просто молчали, лишь изредка перебрасываясь короткими репликами. Десятки голосов сливались в один неразборчивый гул. В какой-то момент этот гул разрезал крик «Жыве Беларусь», на который весь этап как по команде отозвался – «Жыве». Когда сортировка стала подходить к концу и камера практически опустела, на стенах можно было прочесть: «Верым. Можам. Пераможам».
Оно того стоит?
Меня задержали на собственной кухне. Силовики зашли в квартиру, воспользовавшись, вероятно, ключом моей арестованной супруги. Весь процесс занял не более трех секунд: размешивая чай в стакане, я услышал два щелчка замка и в квартиру ворвались трое людей в штатском с криком «Ничего не трогать!» Силовики предъявили мне постановление на арест имущества моей жены – документ был подписан следователем Игорем Куриловичем, который ведет дело в отношении Екатерины Андреевой и Дарьи Чульцовой. Правда, в итоге на основании постановления было арестовано мое имущество – в том числе два телефона и рабочий ноутбук. Изъятие происходило без понятых, позвонить адвокату или родным мне также не позволили. Причем лично мне никакие претензии поначалу не предъявлялись – дескать, я не задержан, меня лишь доставят в РУВД для дачи объяснений.
Старший группы, которая ворвалась в мою квартиру, назвался Русланом Николаевичем. Он изъяснялся исключительно милицейскими штампами, которые временами переходили все грани абсурда. Когда я пробовал возмущаться налетом на мою квартиру, он сначала назвал меня «зомбированным», а затем сухо объяснил:
– Мы пришли, чтобы обеспечить общественный порядок, обеспечить спокойствие.
– Ну, до вашего вторжения на моей кухне все было довольно спокойно…
Правда, когда Руслан Николаевич пытался выйти за рамки канцелярских фраз получалось еще хуже. В какой момент он наклонился ко мне и заговорщицким тоном сказал: «Кругом предатели». «А я подозревал», – говорю. «Кого?» – насторожился силовик.
В Центральное РУВД меня привезли на обычной легковой машине. Около получаса продержали в коридоре: видимо, в этот момент силовики отчаянно пытались придумать, в чем меня можно обвинить. Поначалу ничего не вышло. «Ох, вот знал бы я, что с вами будет столько проблем», – тяжело вздыхал Руслан Николаевич, выводя меня из здания. Мы уже должны были ехать в другое РУВД, когда ему поступил звонок на мобильный и меня все-таки вернули в Центральное.
Протокол на меня фабриковал лично заместитель начальник милиции общественной безопасности Центрального района майор Павел Пунчик. Меня обвинили, что на акции пенсионеров и студентов 26 октября я находился в группе людей, которые кричали «Жыве Беларусь» и размахивали флагами. В действительности на той акции меня не было вообще – я там даже не работал как журналист. А сам марш видел только из окна такси, когда ехал на другое редакционное задание.
Задержание, составление протокола, изъятие вещей и оформление в ИЧУ – все эти действия происходили в режиме вышколенной бездушной бюрократической машины. Ни один из сотрудников не проявил ни малейшей эмоции и не говорил ничего, чтобы выходило за пределы его узкой задачи – видимо, в таком бюрократическом стиле проще отправлять невиновных людей в тюрьму. Сотрудник изолятора встретил меня на Окрестина словами «А мне неинтересно за что вы задержаны!» Хотя я вовсе и не думал ему что-то объяснять.
На следующий день, 25 ноября, заработал судебный конвейер, рассмотрение дел задержанных проходило через скайп. Один парень получил 13 суток ареста за то, что принес гвоздики на площадь Перемен – дежуривший там патруль милиции расценил эти действия как незаконное массовое мероприятие. По 12-13 суток получила молодая пара, которая подарила пенсионерам цветы на Марше мудрости. Я же получил 15 суток ареста от печально известной судьи Виктории Шабуни.
– Ну что, оно того стоит? – спросил милиционер, отводивший меня на суд.
– Стоит. А в вашем случае – оно того стоит?
Смысла моего вопроса он, видимо, так и не понял.
Игра в ассоциации
Государственный гимн, который включили по радио на полную мощность, и истошный лай конвойных псов за окном – именно под эти звуки мы встретили свое первое утро в Барановичах.
– Ну, что-то, а ассоциативный ряд они выстраивают четко: лукашенковская Беларусь = зона, – грустно шутили арестованные.
Сначала в Барановичах нас разместили в старом блоке, который, судя по всему, до начала нынешних политических репрессий уже давно не использовался. Камеры мало отличались от того «отстойника», где мы оказались после этапа: все то же полуподвальное помещение с высокими потолками, бетонный пол и железные ржавые нары. Холод, сырость и плесень на стенах. Мыши и мошкара. И ужасная теснота: в камеру 3 на 5 метров запихнули 10 человек. Даже законное тюремное развлечение – хождение по камере из угла в угол – здесь было невозможно, ведь более трех шагов было попросту негде сделать. В сравнении с этим изолятор на Окрестина казался пятизвездочным отелем. Через пару дней из-за сырости, нехватки воздуха и движения все жители нашей камеры ощущали нечто вроде состояния дурмана или полудрема.
Впрочем, политические старались относиться к происходящему с юмором: особенно в первые дни шуток и смеха было очень много.
– Мы стали намного смелее. Если бы мне год назад сказали, что я буду сидеть в тюрьме, угорать с судьи, стебаться со свидетелей-омоновцев, – я бы никогда в это не поверил, – говорил мой сосед по камере.
Попутно мы обживались. В первый день слепили из хлеба шашки, во второй – шахматы. На третий день закоротили провода в розетке и вывели в камеру вещание радио, которое слушала охрана.
В общем, мы вполне свыклись с мыслью, что нас продержат в этих казематах весь срок ареста. Но на 4-й день нас внезапно перевели в другой корпус. Новая камера была раза в полтора больше, с небольшим косметическим ремонтом. Там было сухо и тепло, можно было ходить и нормально дышать. Но самое главное – камеры была обжитая. От предыдущих сидельцев остались книги, журналы и газеты.
– Ну вот если не считать решеток и кормушки… Это просто студенческая общага, – восторгались политические.
– Ага. Скорее пионерский лагерь «Змагар».
Два мира в одной камере
Практически все, кого перед протестными выходными этапируют из Минска в регионы, – политические. То есть люди, получившие «сутки» по ст. 23.34 (Нарушение закона о массовых мероприятиях) и 23.4 (Неподчинение милиции). Но исключения из этого правила тоже случаются. Одним из моих сокамерников был Денис – мелкий уголовник, получивший 15 суток за кражу 13 палок колбасы. В первые дни Денис просто молчал, чувствую себе инородным телом в мире политических. Когда мы заселялись в камеру, Денис сразу начинал искать социально близких, перестукиваясь с соседями. «Уруру», – проговоривал он через стакан тюремный аналог слова «алло». А когда узнавал, что соседи тоже сидят по 23.34 разочарованно бросал нам: «Идите, общайтесь со своими».
Но потом коммуникация между нами все же наладилась. Мы проводили с Денисом политинформацию, рассказывали о фальсификациях на выборах, репрессиях, убийстве Тарайковского и Бондаренко. Денис в свою очередь объяснял тюремные правила и традиции.
– Чтобы легавые кормушку не открыли, нужно доминошину (костяшку домино – прим. Belsat.eu) в проем вбить, тогда ее клинит, – мог вдруг сказать Денис.
– А зачем? – удивлялись политические.
– Ну как. Если маляву серьезную сработать надо с соседней камеры…
Истории политических Денис слушал в основном молча, лишь однажды проявив живой интерес к их образу жизни.
– Вот вы выходите, митингуете, а вас садят. А вам работать нужно, семьи кормить. Вот как это?
– Мы потому и выходим, что думаем о будущем наших детей, – пояснял бывший военный кинолог Евгений, – Мы хотим, что вся страна изменилась к лучшему. Чтобы законы работали, чтобы старики наши получали хорошие пенсии…
– Ну, то есть, я так понял, вас арест не остановит?
– Нет, конечно.
Некоторые политические в изоляторе получали письма солидарности от неизвестных людей со словами поддержки и благодарности. По иронии, самое трогательное письмо получили уголовник Денис, чьи данные по ошибки попали в списки волонтеров. «Спасибо за смелость. Ты наш герой. Каролина, 4 года, ее мама и бабушка». Рядом с этим текстом было нарисовано солнышко и цветочки. Даже обычно невозмутимый Денис был тронут: «Это, конечно, про вас…» Письмо с рисунком мы в итоге повесили на стену.
«Ты самый умный?»
С точки зрения права, нахождение в тюрьме задержанных по ст. 23.34 было полным беззаконием – засекреченные свидетели-омоновцы путались в показаниях, называли не те адреса и не то время, приписывали задержанным действия, которые они не совершали. Но с точки зрения политических репрессий случайных людей за решеткой мне встречать не приходилось: все они действительно искренне ненавидят режим Лукашенко и раньше не раз выходили на протесты.
Главная тема споров в камерах: когда падёт режим? Оптимисты настаивали на том, что все решится в ближайшие месяцы. Пессимисты призывали готовиться к тому, что ждать придется несколько лет. Встречались и такие, кто ждать не собирался. 28-летний врач-отоларинголог Валерий все свои 15 суток ареста зубрил учебник немецкого языка, так как твердо решил в ближайшем будущем эмигрировать в Германию.
Валерий был одним из тех, кто выходил еще на самую первую акцию протеста медиков – 12 августа. Теперь же его задержали случайно, когда он возвращался домой от родителей. В кошельке нашли $ 30, а в сумке – отоскоп и гортанное зеркало. Доллары милиционеры в Барановичах посчитали доказательством того, что протестующим платят «западные кукловоды». А сложное название медицинских инструментов вообще посчитали личным оскорблением.
– Ты что, самый умный? – спросили врача, когда тот пытался рассказать про назначение отоскопа.
Попытки Валерия объяснить, что он не хотел никого оскорбить, закончились ударом в живот.
«Приезжайте к нам еще»
В первый день в Барановичах майор наставлял нас:
– Вас отправят в корпус, где наших милиционеров почти нет, там служат ДИНовцы. А те с людьми не работают, они с зэками работают. Поэтому если что будут говорить – сразу выполняйте, не выпендривайтесь. Не будете выпендриваться – все будет нормально. Тут все люди, никто вас прессовать не собирается, это никому не нужно. Как в армии: можно жить по уставу, а можно по понятиям.
Слова майора были правдой только наполовину. ДИНовцами нас просто припугнули – фактически с ними мы не пересекались. Для политических из Минска в тюрьме выделили отдельное крыло, где распоряжались исключительно местные милиционеры. Куда ближе к истине была формула «вы не создаете нам проблем, а мы не мешаем вам сидеть»: контроллеры старались без особой необходимости не лезть в жизнь арестованных.
Служба в стенах СИЗО для большинства милиционеров была в новинку, некоторые прямо при нас проходили первый инструктаж. «Вот так открывается кормушка, а вот так выключается свет. Запомнил? Повтори», – слышали мы периодически из коридора. Но даже такая несложная наука давалась некоторым с трудом: в первую ночь свет выключить забыли, а во вторую погасили даже «луну» (ночное освещение в тюрьме). Во второй камере подобная проблема решилась просто: дневное освещение оставляли на все 24 часа.
Чаще всего, политических будили государственным гимном. Но иногда ограничивались командой «Подъем». Молодая веселая лейтенантша, периодически дежурившая в нашем блоке, и вовсе поднимала арестованных экзотическими для тюрьмы словами – «доброе утро».
– Нам сказали «доброе утро»? – удивлялись мы, – Может в стране власть сменилась?
Любимая шутка милиционеров звучала так: приезжайте к нам еще. Как ни странно, эта шутка произносилась без злобного ехидства, а скорее с философской иронией. Акцент делался не на том, что нас снова посадят, а на том, что протесты все равно будут продолжаться. А уж сторожить политических – это просто часть их профессиональных обязанностей.
– Отдыхайте, набирайтесь сил и приезжайте к нам снова, – говорил на поверках пухлый прапорщик.
– Уж лучше вы к нам приезжайте в Минск, на праздники…
– Приедем. Силы нужны всякие – и темные, и светлые, – добродушно отвечал он.
Иллюзия нормальности разрушалась очень быстро – чаще всего, вместе с прибытием нового этапа из Минска.
– Бегом, бл…! Быстрее, быстрее пошли! – орали силовики и для устрашения новичков били по стенам дубинками.
День моего освобождения был как раз днем прибытия этапа: новых людей забросили в нашу камеру буквально за полчаса до того, как меня оттуда выпустили. Потом пухлый прапорщик долго вел меня по длинным пустым коридорам СИЗО, которые больше походили на лабиринты.
– Прощайте, – сказал я, когда на КПП мне открыли дверь, за которой была свобода.
– Ну нет. До свидания, – поправил меня прапорщик.
Игорь Ильяш belsat.eu
