О «следаке» с филфака, «масках-шоу», гендере и поэзии. Откровенный разговор с Некляевым
Белорусский поэт, прозаик, общественный и политический деятель Владимир Некляев рассказывает о том, почему он обрадовался, когда попал в тюрьму после Площади и какой он видит сегодняшнюю белорусскую литературу.
Презентация новой книги Сергея Шапрана «Някляеў. Незавершаная аўтабіяграфія» состоялась в Гродно. Над этой книгой писатель работал в течение семи лет. Вместе с автором в Центр городской жизни, где проходила встреча, пожаловал и герой издания – поэт Владимир Некляев. Разговор с присутствующими получился очень душевный и довольно философский. Мы собрали самые меткие мысли и высказывания Владимира Некляева, которые, вполне возможно, когда-нибудь войдут в будущую «завершенную» часть биографии белорусского творца.
О поэзии
Я не умею писать стихи. Я никогда не писал стихи. Они случаются, или нет. И тогда они просто записываются. И эти моменты – самые счастливые не просто в судьбе поэта, а в жизни человека. Это состояние, которое называется вдохновением, вообще неподражаемо. Его невозможно объяснить тому, кто не чувствовал, что это такое. Если сложить все отношения с женщиной в самых интимных моментах, оно все равно другое. Я не говорю, что лучше, но это что-то необычное. Ты просто сам себе удивляешься. Как Пушкину приснился «Пророк». Это случается редко. Так я писал в молодости поэму «Молния». Я неделю не спал и даже не заметил этого. Написав, рухнул. А потом думаю, Боже, кто это написал? Почерк мой.
Мы поэты, как петухи кукарекаем. А может кто-то и не желает слушать того, что мы кукарекаем? Может, он ждет какого-то другого пения?
О литературе
Никогда нельзя заранее знать, что вырастет из того или иного нашего поступка, из той или иной встречи с человеком. Никогда нельзя запрограммировать жизнь так, чтобы было сплошь в удачах и находках. И неизбежно будут потери и неизбежно будут падении. Будет все, чем есть жизнь. И вот это все, чем есть жизнь, – это и есть, по-сути, литература. Не сама литература, а ее хлеб.
Сегодня, оглядываясь назад, на те советские времена, когда литература была отделом пропаганды и агитации, когда с литераторами цацкались, когда достаточно было быть советским писателем, чтобы стоять в очереди на квартиру, на дачу, на машину, независимо от того, какого уровня ты литератор. Тогда люди перлись в литературу, так как это давало благополучие. А когда этого не стало, для многих это было катастрофой. А на самом деле отсеялась вся эта «братия», которая только кормилась.
Если ты сегодня решил заниматься литературой, то цели и задачи абсолютно другие. В наших условиях остались практически только те, для кого литература – способ жизни. И уровень текстов молодых людей, даже по сравнению с тем, что я в молодости писал или многие другие тогдашние поэты, гораздо выше. Причем в условиях практического исчезновения языка. И это феноменально, что в этих ужасных условиях уровень современной белорусской литературы абсолютно сравним с уровнем литературы в любой европейской стране.
Об истории
Вся история – это не то, что было, а то, что о ней написано.
О политике
Я когда в политику поперся, тоже думал, что что-то буду решать. Решать судьбы нашей родины. Не сказать, что все не удалось, но конечно… Мне много кто из моих близких говорил: «Посмотри, ты потерял десять лет на то, что не принесло результата». На самом деле так, если реально, грубо к этому относиться. Что такое политика? Борьба за власть. Не выиграл ты в этой борьбе – все. Все остальное не считается: что ты там хотел сделать, как ты там мучился, как тебя избивали – никого не интересует. Проиграл, тогда спокойно отодвинься сторону. Оно так, но это опыт. Довольно тяжелый. Но любой отрицательный опыт – это тоже опыт.
О гендерном равенстве
Был тренд идти в политику, когда Евросоюз был направлен на то, чтобы помогать белорусским политическим силам, которые борются за смену власти. Реально шли деньги, гранты и все остальное. С изменением политики на диалог, гранты начинают перекатывать туда, где конференции, семинары по вопросам демократии, а самое главное – по гендерным вопросам. Я сам за гендерное решение… цивилизованное. После Варшавы, где всем надо ходить и ручки целовать женщинам, (что мне нравится), приезжаю в такую страну, как Финляндия. А там, значит, феминистки. И я одной из них целую ручку. А она мне как влепила! И я тогда думаю, надо все-таки гендерное равенство. Ну нет ведь «равенства».
О тюрьме
Там были две категории гебистов. Одни, работавшие в тюрьме КГБ, «декабристы» так называемые. Когда нагнали «маски-шоу», им было совершенно наплевать, что ты, кто ты. Я извиняюсь, ноги расставил и он этой палкой промежность не преминет … Я встретился с человеком, который оттуда, из них. И он мне рассказывал об этом периоде, как их готовили ко всему этому. Он говорит: «Поверьте, Владимир Прокофьевич, я думал, что вы такой злодей, каких свет не видел». И это не только он, а вся эта когорта, все эти омоновцы. Их просто натравили. Но и были люди, которые понимали ситуацию,происходящую. Это опять же такой опыт, в какой стране мы живем.
Я, кстати, так счастлив был, что в тюрьме. Значит – уже не убьют… Ведь когда тогда из реанимации вытащили, я все думал: повернут направо – там кольцевая и дальше лес. Значит… А налево, значит в город, – есть шанс.
И когда меня тащили на мороз, как кабана (думая, видимо, что одежда не нужна), бросали в тюремные подвалы… Знаете, можно героя из себя лепить как угодно, но когда я осознал, что я голый на морозе, брошенный на железный противень, что меня сейчас здесь кончат. Но механизм работает, химические реакции происходят.
Механизм сам себя спасает, он кричит «караул, делай что-нибудь». И когда меня притянули туда, а там люди при погонах… Думаю, не будут при свидетелях меня кончать. И я думал, какое счастье, попасть в тюрьму…
Обвинение по статье «попытка государственного переворота». Это или пожизненно, или к стенке. И все показывают мне какие-то фотографии. Говорят, что пистолет, гранаты нашли в моем офисе. Нарезка идет и площадь показывают. Люди лежат в крови, разбитые, не различить живые или нет. Они говорят: «Вот, смотрите, что вы наделали. Люди по вашей вине погибли». Господи, я же не генерал, который просчитывает количество убитых при штурме. Я не могу представить, что по моей вине кто-то ногу сломал, а тут… И это, конечно, все воздействовало сильно. И я, чтобы выиграть время, говорю: «Я не понимаю вашего русского языка. Мне нужен переводчик». И они давай искать белорусскоязычного следака. Их десять тысяч и не нашли! Приперся один, который только мог сказать, что языка не знает, хотя в личном деле написано, что он закончил белорусское отделение филологическое. И он приходит. Может, минут 30 он со мной мучился. А потом говорит: «Владимир Прокофьевич, я вас прошу как чэлавека…»
И когда пробились ко меня адвокаты и сказали, что все это ложь и что никто не погиб… Остальное мне было все равно. Вы здесь что хотите делайте, что хотите выдумывайте.
О Беларуси
Если бы я не верил в Беларусь, я бы не занимался тем, чем я занимаюсь. Может быть, я не такой глубоко верующий, как был мой дед. Он меня в четыре года научил читать по Библии. Пятый год мне шел, а у него с глазами стало плохо. Он принес мне Библию и говорит, что теперь ты будешь моими глазами. Буквам учил меня в огороде: «Вот это бульба – буква «б», это горох – буква «г», а это агурок – буква «а». Я очень быстро запомнил алфавит и научился.
Национальность – это не только кровь, это культура, в которой ты воспитан. И, родившись под стенами Кревского замка, имея деда, который знал историю, учился в польской школе, но был не глуп и умел отсеивать. Я еще маленьким знал о всех великих князьях, о том, что было в этом замке. И конечно, кем я мог стать? Белорусом. Никем другим. Несмотря на то, что отец – россиянин.
Какой-то Божественной верой верю в то, что Беларусь в этом мире не исчезнет. И вот подавляют язык – живет, литературу душат, – живет, культуру подавляют – живет. Являются люди, которые это несут, не смотря ни на что. Живет Беларусь!
О билборде
Мне позвонили люди из symbal.by и сказали, что хотят сделать со мной билборд. Я им сразу ответил, что билборд Некляева не только нельзя будет повесить в центре Минска, где они хотели, но даже во дворе возле дерева, где собака задирает ногу. На том я решил, что тема закрыта. Но они не остановились. Продолжали, напишите нам какой-нибудь слоган. Ну я и написал: «Улыбнись, если белорус». Они сказали, что «это политика». Подождите, где здесь «политика»? Но вот приедет русский или китаец. Наконец они придумали тех сто слоганов на выбор и пошло. И оказалось то, что оказалось. Билборд повесили и его сразу сняли. Я ничего другого не ожидал, поэтому меня это не удивило. Это отсутствие государственного мышления. Какое вам дело до этого, ребята? У вас же там нефть, газ по трубам туда-сюда, с одного кармана в другой. Но все равно все контролируется.
О жизни
Я в начале говорил, что в молодости стремился к людям, чтобы что-то разумное услышать. Но они все рассказывали о своих поражениях. Редко кто вспоминал, каким был счастливым. Я понял, что в человеке накапливается почему-то не позитивная энергетика, а негатив. И это одна из причин, которая отвечает на вопрос, почему наши дети такие. Мы даже не замечаем, как грузим и грузим их этим бременем негативного опыта. Я решил, что никого своим бременем в жизни грузить не буду. Тем более своих детей, пусть это остается со мной.
Это страшная штуковина: прожить жизнь и заниматься не тем, для чего ты избран…
Несмотря на мой не очень позитивный, особенно в последние годы, жизненный опыт и некоторые разочарования в человеческом материале, я все-таки прихожу к выводу, что людей надо любить. Ведь любить у нас больше нечего. И это правильная позиция, не смотря ни на что. Нет у нас ничего, кроме нас самих в этом мире и более нам любить нечего.
Павлина Валиш/АА, belsat.eu
