Наталья Арсеньева, которой сегодня исполнилось бы 115 лет, такая же загадочная, как героини кинозвезд Греты Гарбо или Мишель Морган. Геннадий Буравкин о ней писал: «Долгие годы она была для меня легендой, когда трудно понять, где конкретный, реальный человек, а где – романтический вымысел или хитрая сплетня. Одни говорили о ней как о прекрасной поэтессе, красивой, интеллигентной женщине. Другие же с открытой ненавистью называли служанкой гитлеровских оккупантов и предательницей».
О Наталье Арсеньневой и сейчас нежелательно упоминать в белорусской официальной печати.
Почему? Такое неприятие имеет логику. Стоит хотя бы почитать воспоминания поэта Валентина Тараса: «Наталью Арсеньневу я слышал и видел в 1942 году в Минске. Смуглая, стройная, красивая женщина. На литературной встрече, устроенной активистами так называемой Белорусской народной самопомощи, она читала стихи о Родине, родной природе, исторические баллады. Но читала она и антисемитские стихи, издевательские, пропитанные ненавистью, и стихи о врагах-москалях…»
Цитируя Тараса, можно также вспомнить и о «крамольных» эмигрантских интервью Арсеньевой, где поэтесса называла партизан кровавыми бандитами, вспомнить ее рискованные утверждения, якобы при оккупации Беларусь претерпела расцвет национальной культуры…
И несмотря на все это, к Арсеньевой всегда сочувственно относился поэт-коммунист Максим Танк. Многим он не мог простить сотрудничество с нацистами, и даже требовал в 60-е годы их выдачи советскому суду, а Наталью Арсеньневу не обвинял, справедливой расплатой не пугал.
Интересно почему? Неужели Тарас ему не пожаловался на ее антисемитство?
В 1930-ые годы Максим Танк творчески влиял на героиню нашей статьи. Прочитав его энергичные, напористые произведения (как будто написанные в каком-то бесконечном движении, где-нибудь в поезде, самолете, ракете), Наталья Арсеньева творчески меняется. После традиционно-природоописательных стихов из первого сборника «Под синим небом» (1927) у поэтессы появляются такие изумительные произведения, как например «Хворая восень»:
Дождж імжыць ужо некалькі дзён, / і на сьвеце так нудна і шэра. / На асеньні дурны забабон, / як на грыпа, зямля захварэла. / Хрыпла плача з-за мокрых вуглоў, / і трасецца асінавай трасцай, / жоўтай пенай асьлізлых лістоў / у далечы плюе, дзе удасца. / Будзе гэтак туляцца, стагнаць, / пакуль лёд не сатне яе сіні, / пакуль сьнежань ня прыйдзе ёй даць / сьнежнабелы драбок аспірыны».
Стих, кстати, был сложен в том же 1936-м, тогда, когда вышел дебютный сборник поэзии Максима Танка «На этапах».
В 1937 году на своем творческом вечере в Вильнюсе Арсеньева просит выступить Максима Танка, фотографируется с ним, радуется, что познакомилась с этим энергичным парнем. Ей нравились смелые, физически сильные мужчины-рыцари, способные на настоящие поступки. Таким рыцарем для нее стал Максим Танк.
Он не раз помогал. Когда в 1939 году большевики заняли Западную Беларусь, и Наталья Арсеньева пошла работать в «Крестьянскую газету» (в Вилейке), Танк, который тоже там сотрудничал, творчески и профессионально ей способствовал. А в своих воспоминаниях писал, насколько легко с Арсеньевой работалось: «она была очень симпатичная, общительная, какой-то витальный человек… столько энергии у нее было!»
Арсеньева наивно пыталась приспособиться к советским реалиям. Писала статьи об «освобожденных» женщинах Западной Беларуси. Прославляла в своей поэзии колхозы, Сталина, новую счастливую жизнь. Но подобные радостно-взволнованные рифмованки не помогли.
В апреле 1940 года «свободную женщину Западной Беларуси» Наталью Арсеньневу арестовывают и высылают работать в голодные колхозы Казахстана. И здесь, по воспоминаниям поэтессы, именно Максим Танк проявил себя, как настоящий рыцарь. Писал ей письма, а также (вместе с другими белорусскими советскими писателями) ходил к Пономаренко, активно способствовал освобождению.
Арсеньеву отпустили весной 1941 года, и Максим Танк помогает устроиться работать в белостокскую газету «Вольная праца».
И вот начинается война. Время, когда у поэтессы, по словам Валентина Тараса, появляются ее загадочные антисемитские стихи.
Была ли Арсеньева юдофобкой? Если это правда, то она вряд ли бы дружила с Антоном Луцкевичем, чья жена была еврейкой. Не писали бы в вилейских статьях об «ужасной жизни женщины-еврейки». А в эмиграции с ужасом не вспоминала бы, что в начале войны: «… стала невольным свидетелем того, как немцы осуществляли акцию уничтожения евреев, как солдаты издевались, как страдали люди…».
Значит, Валентин Тарас обманывал? И тут однозначного ответа нет. В печати антисемитских стихов Арсеньевой не обнаружено. Может, Валентин (которому тогда было 12 лет) что-то напутал? А может, как думает поэт Леонид Дранько-Майсюк, если принять на веру воспоминания Тараса, героиня нашей статьи была вынуждена подчиняться обстоятельствам. И поэтому перед самой войной писала оды «вождю всего мира товарищу Сталину», а во время немецкой оккупации могла (что, повторюсь, пока документально не доказано) сложить подоходящую пустышку-однодневку, которая бы удовлетворила местное нацистское начальство.
Но эти однодневки быстро забывались (их запоминал только впечатлительный подросток-Тарас), а вот такое стихотворение, как «Годзе» вызвало у представителей Третьего рейха настоящий гнев, после чего Арсеньеву «пригласили побеседовать» в гестапо. Написанное воспринималось как подстрекательство к борьбе против «законной» оккупационной власти:
«…Годзе! / Годзе нарэшце, / годзе / чарвякамі зьвівацца, поўзаць! / Хоць нас доля й дагэтуль зводзіць, / хоць ісьці нам парой і коўзка, – / пасьмяёмся яшчэ і зь ліха! / Досыць падаць прад кожным ніцма! / Лепш на момант / агнём успыхнуць, / чымся літасьцяй век давіцца! / Што далі нам калі чужыя?»
Спасла поэтессу бывшая возлюбленная Ивана Луцкевича переводчица Юлиана Витан-Дубейковская, чья «удачная интерпретация стихотворения /…/ спасла Арсеньневу от репрессий».
Всю жизнь Наталья Арсеньева мечтала иметь возле себя сильного, уверенного защитника, но ни духовный учитель и первый популяризатор творчества поэтессы Максим Горецкий, ни упомянутый рыцарь Максим Танк ее мужчинами так и не стали. А семейная жизнь с генералом Франциском Кушалем примечательна тем, что на долгие годы она вынуждена была забыть поэзию, поглоченная пленом домашних обязанностей и зарабатыванием денег.
В эмиграции, где не было причины бояться ареста или расстрела, ей, тем не менее было эмоционально и психологически душно, она себя чувствовала одинокой, действительность представлялась адской:
«Сягоньня, быццам збан, / выпальваецца ў печы наш горад… / Сьпеката – аж бела ў ваччу. / Маўляў кісель, трымціць паветра, брукі, плечы / замлелых камяніц… / а я так піць хачу… (з верша«Сьпякота»).
Пожаловаться некому. Разве что своему рыцарю Максиму Танку? Но он далеко, у него полно своих забот и разочарований, он в плену своего одиночества, куда, без приглашения заходить не благородно и неприлично.
Но он помогал и на расстоянии. Спокойствие творческого одиночества Максима Танка, внешняя независимость, императорское умение способствовать, а самому ничего не просить, не жаловаться, не требовать, – вдохновляла Арсеньеву не меньше, чем его стихи. Сила и уверенность ее рыцаря даже через океан энергетически передавалась Арсеньевой, наполняли ее силой, после чего сами складывались такие строки:
«Лёс мне казаў сяньня быць амазонкай, / меч даў у рукі, а сэрцу адвагу..».
Для многих она стала как раз такой вот аристократично-величественной амазонкой.
Когда появлялась на мероприятиях, то умела интриговать, восхищать, представлялась таинственной, как героини Греты Гарбо или Мишель Морган. А потому, не удивительно, что многие Арсеньеву по-настоящему не понимали и не чувствовали, ослепленные ее загадочностью, создавали вокруг поэтессы мифы, делали из Натальи то ангела, то дьявола.
Для одних она и сейчас – национальная героиня, автор духовного гимна белорусов «Магутны Божа» для других – гитлеровская прислужница.
Неизменное и любимое для нас черно-белое восприятие действительности не позволяет с необходимой творческой трезвостью и любовью показать новый неожиданный живой и объективный портрет амазонки Натальи.
Что ж, подождем ее 120-летия, может тогда что-нибудь изменится, и мы увидим ее настоящее, не черно-белое лицо.
Сергей Пилипченя/ТП, belsat.eu
