«Вши? Вас в камере много, сами их давите». Ян Солонович – о 86 днях на Окрестина
21-летнего студента БГУИР задержали 1 ноября и осудили на 114 суток за участие в мирных маршах. Молодого человека неожиданно отпустили почти за месяц до конца срока наказания. Вечером 25 января Ян вернулся домой, а утром 26-го в почтовом ящике уже лежала повестка в военкомат. В тот же день юноша уехал за границу. «Белсат» поговорил с Яном о трех месяцах на Окрестина, вынужденной эмиграции и ожиданиях от будущего.
С вещами на выход
Освобождения раньше 23 февраля, когда закончатся 114 присужденных суток, Ян Солонович не ожидал.
– Был обычный вечер на Окрестина, мы втроем сидели в нашей двухместной камере, – вспоминает парень. – Вдруг открывается дверь, заходит помощник начальника смены и говорит: «С вещами на выход». Спрашиваю: «В другую камеру?» Ответа нет. Я вышел. Следующий приказ – идти на первый этаж. Туда никогда не водили, поэтому я начал переживать: может, в Жодино переводят?
Яна осмотрели, выдали чек на оплату питания и повели на выход. Перед тем как выставить за ворота, работник, который их открывал, сказал: если Ян будет кричать или сделает еще что-то, что ему, работнику ЦИПа, не понравится, то «скоро заедет обратно».
Молодой человек вышел на свободу около 22:00.
– Шел дождь. Я секунд 30 стоял и думал, что делать, – вспоминает Ян. – Рядом кого-то ждали ребята. Я попросил у них телефон, позвонил маме. Они же вызвали мне такси. Я пообещал потом рассчитаться, но они сказали, что денег не возьмут, за что я очень им благодарен.
К утру определились, что нужно уезжать
Возле подъезда Яна встретил отец. Мать ждала в квартире.
– Мама бросилась меня обнимать: «Сынок, это ты, ты дома?« – рассказывает уже бывший политический заключенный.
Первое, что сделал Ян, когда зашел домой, – сразу у двери разделся и пошел в душ, так как подозревал, что мог принести вшей, которых в камере было много. Семья начала думать, что делать дальше. К утру окончательно определились, что Яну надо уезжать.
– Хотя на самом деле я так решил еще на Окрестина, – говорит парень. – Утром родители нашли в почтовом ящике повестку в военкомат на мое имя. Мы купили билет на самолет, и уже днем я улетел.
Ян до сих пор не знает, почему его так внезапно отпустили: причину не объяснили ни ему, ни адвокату. Допускает, что именно чтобы забрать в армию.
Мылись влажными салфетками и из бутылок над унитазом
Ян вспоминает, в каких условиях пришлось жить в течение 86 дней.
– За почти три месяца я ни разу не был в душе, – говорит юноша. – Как мы мылись? Обтирались влажными салфетками. Набирали воду в бутылки, становились над отверстием-унитазом и обливались. Хорошо вымыться было невозможно, начались проблемы с кожей.
За первые два месяца заключения Ян лишь трижды был на прогулке. В ноябре вывели на 30 минут. В декабре – дважды: однажды на пять минут, а в другой раз начальник смены предложил убрать снег, и молодой человек с радостью согласился, потому что это была не только прогулка, но и физическая нагрузка, которой очень не хватало. Ян отжимался в камере, делал упражнения, чтобы быть в хорошей форме, но этого было недостаточно.
С 7 января, по словам юноши, начали выводить на прогулки через день.
Часто переводили из камеры в камеру, могли и трижды за день. Ян »переехал« раз 20-25.
– Не знаю, зачем это делали: возможно, действительно не было мест, – рассуждает парень. – Но как-то, когда вели на прогулку, я увидел, что есть и совершенно пустые камеры. Хотя у нас в двухместной могли быть и шесть человек одновременно. А была еще камера на восемь мест, где содержали двадцать девушек. Мне это неясно: передачи отменяли, сославшись на ковид, а толкать в малую камеру столько человек вирус не мешает?
Четыре ложки овсянки, недожаренные котлеты
Кормили на Окрестина плохо и мало, говорит Ян.
– На завтрак приносили четыре ложки овсянки, – вспоминает меню молодой человек. – Ежедневно была рыбная котлета. Причем сделана, очевидно, примерно так: целую рыбину забросили в блендер, перемололи – так и получили котлету. С костями, внутренностями. Есть это было невозможно, сразу выбрасывали. Еще давали печеночные котлеты, чаще всего недожаренные, сырые внутри, «бумажные» сосиски.
Ян отмечает, что на такой диете после запрета передач заметно потерял вес.
Новости с воли можно было услышать только от новых сокамерников. За все три месяца Ян не получил ни одного письма: не пропускали. Его письма тоже не доходили.
– Маме передавал »малявы« через тех, кто выходил на свободу, – отмечает Ян. – Хочу поблагодарить всех, кто меня поддерживал, писал письма, а я так и не смог их получить. Мне рассказывали, что люди высылали красивые открытки, ручной работы. Мне очень жаль, что я так и не увидел их.
Спать часто приходилось на полу. Чтобы всем хватило места, с первых ярусов кроватей снимали матрасы, клали их на пол, а на решетку кровати – куртку. В ответ на просьбу предоставить дополнительные матрасы, завхоз сказал, что «в камере их столько, сколько нужно».
– Самым неприятным были вши и тараканы, – рассказывает Ян. – Мы жаловались и требовали, чтобы их вытравили, но ответ был один: «Вас в камере много, берите и сами их давите».
«Пьяницы, услышав за что мы сидим, зарекались пить»
Самым тяжелым для молодого человека была первая неделя за решеткой.
– Тебя вырвали из обычной активной жизни, забросили в информационный вакуум, нет никакой связи ни с кем, все, что ты видишь в течение дня, – стена. Время тянулось очень долго, – вспоминает Ян.
Немного придя в себя, парень решил заняться обучением. Ян хочет работать во фронт-энд-разработке, поэтому просил, чтобы ему передавали книги по программированиб. Прочитал «1984» Оруэлла на белорусском языке.
– В определенный момент в камере собралась отличная компания: учитель и репетитор английского языка, веб-разработчик, фитнес-тренер, – говорит молодой человек. – Мы разговаривали по-английски, играли в шахматы, занимались фитнесом и программированием.
По ее словам, около 95% людей, с которыми пришлось сидеть, – «политические», люди, которые не курят, не пьют, с высшим образованием: инженеры, проектировщики, программисты, преподаватели… Остальные 5 % – пьяницы и бездомные.
– Их приводили к нам уже после вытрезвителя, но не мыли, не переодевали. Когда они сходили под себя, что было часто, так в этом и сидели да воняли, – вспоминает бывший заключенный. – Они удивлялись, когда слышали, за что мы сидим. Словно и не знали, что в стране происходит. Послушав же нас, ужасались и зарекались пить.
Молодой человек заметил, что за пьянку, мелкое хулиганство давали арест 3-5, больше всего 10 суток. Все, кто сидел с Яном за участие в акциях, получали по 15 дней.
Отношение со стороны персонала Ян называет нормальным. Лишь однажды его вывели на мороз прямо в шортах за то, что прилег на кровать днем.
– Спросили: «Спина болит? Так сейчас мы ее тебе выровняем». Схватились за дубинку, – говорит Ян. – Не дав одеться, вывели на улицу. Меня тогда быстро вернули в камеру, а одного парня на восемь часов оставили на морозе.
«Сказал, что иду домой, – получил четыре удара по голове»
Ян не ожидал, что попадет за решетку. С 9 августа он пропустил только один марш, 25 октября. Ходил на все и был уверен, что может получить максимум штраф.
– Когда меня задержали, я был в метрах десяти от колонны, – вспоминает молодой человек. – Проходил вдоль ОМОНа. Я так понимаю, как раз в ту минуту им поступил приказ брать людей. Один из них остановил меня, положил руку на плечо, спросил куда иду. Я сказал, что домой.
Это была правда: марш шел тем путем, которым минчанин ходит домой. Была слышна стрельба в районе станции метро «Московская», и парень понимал, что нужно идти домой.
– Я получил четыре удара по голове. Меня забросили в бус, – рассказывает Ян. – Там на полу лежали два человека. Я сел на стул – и получил коленом в грудь. Мне приказали лечь на пол, омоновец сел мне на ногу. Руки затянули стяжками, кровавые следы от них проходили еще недели две. Мне не было страшно, я злился.
В КГБ обещали сверхвысокую зарплату и льготы в армии
До заключения Ян учился на четвертом курсе БГУИР и работал на половину ставки в научно-техническом центре КГБ. Заявление на увольнение парня заставили написать в день задержания. В КГБ Ян попал на практику, а потом получил предложение работы. Обещали «сверхвысокую зарплату», намекнули на льготы в армии.
– Это была работа по специальности: Проектирование электроники, – Ян объясняет, почему пошел в КГБ. – Мне нравилось, я этим занимался на протяжении всего обучения. Я не видел ничего плохого в работе на государство, оно у меня не ассоциировалось с работой лично на Лукашенко. И я был готов уйти, если придется делать что-то, что будет противоречить моим принципам, например, оборудование для разгона митингов.
«Сверхвысокой» зарплаты Ян так и не увидел: за половину ставки ему платили 440 рублей.
В январе Яна исключили из университета. Это совсем не огорчило парня:
– Белорусский диплом почти нигде больше не признается. Знания, которые может дать наше образование, я уже получил. Неважно раньше или позже пришлось бы идти на какие-то курсы, чтобы развиваться дальше.
В Беларусь вернусь в любом случае
Теперь Ян старается адаптироваться на новом месте. В каком именно, юноша пока не готов сказать. Тем более не уверен, что это конечный пункт: возможно, поедет дальше.
Больше всего препятствует незнание языка.
– Я тут один, сам готовлю себе, – говорит Ян. – Впереди еще много вопросов, которые нужно решить-с обучением, работой, документами. Но не скучаю. Мне сейчас много помогают, я очень благодарен этим людям.
Ян уехал, так как понимал: скоро снова может оказаться за решеткой или в армии:
– А там те самые люди, что когда-то подкупили меня хорошими условиями, создадут невыносимые условия, вплоть до того, что я не уверен, что вернулся бы домой живым.
Об эмиграции парень думал еще с детства. Ян занимался карате, много ездил за границу на соревнования. Видел, как живут люди, и сравнение со своей страной огорчало. Но во время пребывания на Окрестина начал склоняться к тому, что все же хочет жить в Беларуси.
– Но в независимой Беларуси, – подчеркивает бывший политический заключенный. – В такой, где не будет зарплат по 340 рублей, где не будут врать, лицемерить, за чистыми фасадами прятать разруху, где не будут задерживать за прогулки по улице. Мое возвращение – это вопрос времени и изменения политической ситуации. Я вернусь в Беларусь в любом случае: там мои близкие, друзья, мой дом.
Анна Гончар/ИР, фото ТК belsat.eu
