Татьяна Гацура-Яворская: «Общественный сектор будут закатывать в асфальт, но в определенный момент что-то сломается внутри системы»
Татьяна Гацура-Яворская – белорусская правозащитница, руководитель общественного объединения «Звено», мать четырех детей и организатор большого количества культурных инициатив, в том числе «Watch Docs Belarus» – международного фестиваля документального кино, посвященного правам человека, который проводится с 2015 года.
5 апреля в ее квартире и на даче прошли обыски, также силовики пришли в офис «Звена» и к четырем активисткам организации. Все они имели отношение к выставке «Машина дышит, а я – нет», посвященной белорусским медикам и их борьбе с пандемией COVID-19. Выставка начала работу 30 марта, но уже 1 апреля площадку, где она проводилась, закрыли в результате проверки МЧС и санстанции. Татьяна и ее соратницы были задержаны и помещены в ИВС на Окрестина. Позже Татьяну не выпустив из ИВС, задержали уже в рамках уголовного дела и перевели в СИЗО на Володарского. Следственные действия проводились в рамках дела по ст. 293 Уголовного кодекса – «Финансирование или материальное обеспечение беспорядков». 15 апреля ее освободили из СИЗО без предъявления обвинения.
Пока Татьяна была за решеткой, ее муж Владимир Яворский, имеющий украинское гражданство, вместе с их сыном Даником уехал из Беларуси под угрозой депортации. Срок запрета на въезд в страну – 10 лет.
Мы встретились с Татьяной и поговорили о том, каково это – быть общественным деятелем и правозащитницей в Беларуси. А также обсудили в цикле «Как жить будем?», что ждет общественный сектор дальше.
«Решила, что не хочу уезжать, а хочу делать что-то здесь и быть полезной своей стране»
– Свою первую общественную организацию ты создала в 15 лет. Что это было?
– У нас была большая дружеская кампания молодежи, человек 20. Во время одной из наших тусовок я говорю, а что мы тусим просто так, давайте объединимся под какую-то цель и будем делать что-то полезное. Меня поддержали, и мы начали над этим работать. Никто нам не рассказывал, что есть какие-то общественные организации. Но были проблемы, которые нас волновали. Я приезжала в Минск к своей сестре-студентке и видела, что там есть телефон психологической помощи для подростков, а в Столбцах нет. Что, Минск лучше Столбцов? Почему у нас нет?
Мы пошли к директору районного Дома культуры, сказали, что хотим устраивать концерты, выставки, хотим быть полезными. Он был дружелюбным, но не знал, что с нами делать. В итоге нам отдали помещение с отдельным входом, где была когда-то кинорубка. Там был беспорядок, нужен был ремонт, но мы на энтузиазме красили стены, мыли окна, убирали все завалы. Мы написали устав, у нас даже состоялись выборы. Мы устроили концерт, художественную выставку, через местную газету «Прамень» приглашали заинтересованных людей к нам. После наша компания распалась, я закончила школу и уехала учиться в Москву, за своей первой любовью. Получила журналистское образование.
– Как ты пришла в правозащиту?
– Я представляла себя журналистом, который будет делать расследования, рассказывать правду. Для меня это была правозащитная профессия, которая помогает людям.
Я вернулась в Беларусь, вышла замуж, родила троих детей. Участвовала в различных акциях, например, с маленьким сыном Константином в 2001 году стояла в цепях, которые вокруг Администрации президента устраивали неравнодушные люди с фотографиями пропавших людей.
В 2006 году участвовала в палаточном городке на площади. После его разогнали, у меня были даже мысли уехать из Беларуси, потому что ничего не получилось. Потом я поняла, что не хочу уезжать, а хочу делать что-то здесь и быть полезной своей стране. Решила заниматься не политикой, а экологией, открыть в Беларуси отделение «Гринпис». Я была шапочно знакома с Татьяной Протько, из Белорусского Хельсинкского комитета, пошла к ней посоветоваться и узнать, как работают общественные объединения. Она сказала, что они имеют вакансию секретаря в организации, мол, приходи к нам, будешь заниматься экологией, когда захочется. Я пришла работать в БХК, и за четыре года, что я там была, до экологических вопросов руки так и не дошли. Я занималась другими темами, которые мне были интересны. Узнала, что такое права человека, кто такие правозащитники, познакомилась с людьми из разных стран. Открыла для себя правозащитный мир и нашла себя в нем.
«Как мама, я всегда хотела, чтобы мои дети жили в стране, где безопасно, где они могут реализовываться»
– В 2012 году ты беременная с двумя сыновьями вышла к Администрации президента, чтобы выступить против приговора Ковалеву и Коновалову.
– Я тогда понимала, что меня беременную на сутки не посадят, будет максимум штраф, и готова была на такое пойти. Почему? Вынесли приговор, который многие подвергли сомнению, но публичного протеста никто не выразил. Мне было очень обидно: через 10 лет этот эпизод будут вспоминать, и мне очень не хотелось, чтобы в истории Беларуси осталось, что никто публично не выразил протеста.
– В 2013 году ты создала общественную организацию «Звено». Как это происходило?
– Я искала возможности своей реализации в правозащитной сфере. Были определенные идеи, для которых нужна была форма. Мы хотели создать организацию, которая будет существовать на внутреннем ресурсе, и много лет фестиваль документального кино «Watch Docs» мы делали именно на внутреннем ресурсе, привлекая волонтеров и экспертов.
– Среди проектов, которые осуществила организация, можно отдельно отметить работу с зависимыми от алкоголя людьми. Например, в 2015-2017 годах в «Звене» работала волонтерская служба бэбиситерства для одиноких родителей с алкогольной зависимостью. В 2016 вы провели 24-часовой онлайновый «Марафон НЕТ-зависимости». Почему такая тема?
– В организацию приходят разные люди, у которых разные интересы. Приходили люди, которые сами были зависимыми, или работая, сталкивались с зависимыми людьми. Они хотели работать с этой темой. После, когда начинаешь разбираться, оказывается, каждая семья тем или иным образом сталкивается с этой проблемой, многих людей это волнует. Во время марафона мы обсуждали эту проблему с экспертами, врачами, представителями государственных служб. Нас тогда поддержали десятки музыкантов, которые выступали на марафоне бесплатно.
– У тебя 4 детей. Влияет ли то, что ты мама, на то, с какой точки ты смотришь на проблемы и способы их решения?
– Мне трудно сказать, потому что я мама с 20 лет, я иначе не умею. Как мама, я всегда хотела, чтобы мои дети жили в стране, где безопасно, где они могут реализовываться. И права человека – та база, которая для этого необходима.
Но, конечно, материнство влияло на мою общественную деятельность. Из плюсов – добавляла мотивации. Из минусов – когда дети маленькие, не можешь отдавать много времени любимому делу, с другой стороны, и дети где-то недополучали внимания. У меня же не просто работа «с 9-ти до 18-ти», а реализация в жизни. Когда ты работаешь над проектом, горишь идеей, это захватывает тебя все 24 часа в сутки.
Со старшими детьми иногда испытывала чувство вины за это. Теперь они взрослые, им нужно уже самим осмысливать наше общение в плоскости ценностей. С младшим сыном такого чувства вины уже нет. Я родила его после 30, он рос и воспитывался в гармонии, атмосфере любви и поддержки между родителями.
Это мой второй брак, мы с мужем единомышленники, Володя всегда меня поддерживал и понимал. Общественная деятельность – это всегда усталость, ты же постоянно себя изматываешь. Что важно, когда я приезжала домой, даже в два часа ночи, муж меня встречал и поддерживал. Иногда, когда я делала большие проекты, устало говорила: все, больше никогда, не могу… Когда все завершалось, он спрашивал: ну, что там у тебя следующее?
«Я за сотрудничество с государственными органами, но только при условии, что мне не прикажут молчать»
– Как охарактеризуешь работу в НПО до и после прошлогодних августовских событий? Насколько комфортно в Беларуси работать общественным деятелем, правозащитником?
– До августа было больше возможностей, неформальной работы с сообществами и нашей целевой аудиторией. Единственное, мы всегда жалели, что не было сотрудничества с государственными органами. Вот, например, мы занимаемся зависимыми людьми. Хорошо бы делать эту работу совместно с МВД, врачами, Минздравом. Сотрудничество с государством более эффективно решает проблемы. В теме прав человека хотелось бы сотрудничать с системой образования, было бы здорово проводить тематические форум-театры в школах, проводить дискуссии. Но мы с государством всегда работали в параллельных плоскостях.
После прошлогоднего августа у правозащитников не осталось времени и сил ни на что, кроме спасения людей, помощи жертвам. Это наблюдение в судах, передачи в тюрьмы, документирование произошедшего. Много активистов уехали, за решеткой или находятся под уголовными делами. Сектор пошкуматали очень сильно.
– Как относишься к компромиссам и сотрудничеству НГО с государственными органами, властями?
– Тут зависит от того, какие цели мы ставим. В Гродно есть детский хоспис. Так понимаю, они раньше сотрудничали с Минздравом. И если такое сотрудничество помогает конкретным людям, я не вижу причин, чтобы разрывать эти отношения. С другой стороны, власти видят, что руководство хосписа публично высказывается, и идет на разрушение этих отношений. То есть работа хосписа 100 % полезна для общества, так как это общественная работа, которая разгружает медицину, но на первом месте у государственных органов сейчас не польза, а лояльность. Или, если ты работаешь с зависимыми людьми, помогаешь МВД снизить уровень преступности. Мы помогали социализации людей, которые вышли из тюрьмы, и этим тоже в некотором смысле помогали МВД.
Я за сотрудничество с государственными органами, но только при условии, что мне не прикажут молчать. Знаю людей, которые говорят, что лучше я промолчу, не буду никого критиковать, может даже подпишу какое-то провластное письмо, но зато спасу 10 жизней. Это тоже такой рациональный подход, который кому-то подходит. Но не мне.
– Как насчет самоцензуры?
– Ты всегда в своей работе оцениваешь ситуацию, в которой ты находишься, правила игры, риски. Мы никогда не делали чего-то, что нарушает закон, но как на это отреагируют власти – всегда вопрос. Теперь мы взяли паузу, чтобы понять, какие правила игры имеем.
Когда мы делали выставку о медиках, думали, что если повесим снимки искалеченных людей, выставку закроют на следующий день. Мы не повесили, но выставку все равно закрыли на следующий день. Самоцензура была, с другой стороны, что-то нас это не особо спасло.
«Для большинства стало очевидным, что нынешняя власть в Беларуси – это угроза»
– Ждала ли каких-то перемен после выборов?
– Конечно, в обществе произошли колоссальные изменения. Люди стали другими, и это очень важно. Для большинства стало очевидным, что нынешняя власть в Беларуси – это угроза. Такой политический уклад физически опасен для жизни и здоровья каждого лично. Во-первых, люди это увидели на примере ситуации с коронавирусом: тебя может и не убьют, как Захаренко – но ты можешь умереть, ведь твоя власть не заботится о тебе. Во-вторых – это насилие над мирными людьми. То есть я могу пойти в магазин, или мой сын может пойти на свидание с девушкой – и не вернуться.
– Как правозащитникам работается в нынешней ситуации правового дефолта в Беларуси?
– Адвокаты, правозащитники сейчас работают просто на свой страх и риск. Люди понимают, что в любую минуту за ними могут прийти, или лишат лицензии, если мы говорим об адвокатах. Помочь человеку на суде сейчас практически невозможно. Но они сейчас собирают и фиксируют все факты, чтобы эти приговоры впоследствии отменили, чтобы люди, которые там фигурируют, были привлечены к ответственности. Эта работа необходима и пригодится в будущем.
Мы в «Звене» с августа помогали пострадавшим людям. Сначала поехали в больницы поддержать избитых. Когда поговорили с людьми, и они рассказали, что с ними происходило, стал понятен масштаб. Мы решили, что все эти факты нужно собрать, проанализировать, чтобы публично задать вопросы власти о происходящем. Мы собрали около 30 историй людей, сделали доклад, передали в Следственный комитет и международные органы.
После мой коллега по «Правовой инициативе» Сергей Устинов решил создать комитет по расследованию пыток и пригласил туда нашу организацию.
Кроме такой работы, мы традиционно провели фестиваль документального кино о правах человека, мониторили ситуацию с ковидом, вели другие проекты, занимались выставкой.
– Так понимаю, ты была готова к тому, что тебя могут задержать. Но не к тому, что все произойдет настолько жестко. Что чувствуешь, думаешь сейчас?
– Я ни о чем не жалею. Если бы у меня была легальная возможность, я бы поехала на несколько месяцев к своему сыну и мужу в Украину. Уже скоро три месяца, как я их не видела. Каждый носит свое небо с собой. Но и свое одиночество тоже – носишь все время с собой.
Думаю, сейчас нет четкого решения, что делать с участниками «Звена». Может, осенью будет понятнее, что будет дальше.
– Хотела бы ты вернуть ситуацию по состоянию на январь 2020 года?
– Нет. История развивается сама собой, не надо считать, что от нас здесь все сильно зависит. Зависит, но только в личной жизни. Все логично развивается. Сейчас трудные времена, надо трезво на это смотреть. Возможно, в такой ситуации нам предстоит жить несколько лет. Конечно, хотелось бы, чтобы было все легко и быстро, но у каждого народа свой путь, и нам надо его пройти. И хорошо, что мы идем по нему, а не снова ждем.
«Общественный сектор и дальше будут закатывать в асфальт, но в определенный момент что-то сломается внутри системы»
– Сейчас общественная деятельность и активность снизилась до нуля. Многие ушли в подполье или встали на паузу. Многие общественные организации по всей стране проходят внеплановые проверки Министерства юстиции. Как ты смотришь на нынешнюю ситуацию в общественном секторе?
– То, что происходит в нашей сфере, это не хорошо и не плохо, это естественный процесс. Сейчас мало общественной активности, но не думаю, что те, кто ушли в подполье, ушли туда навсегда, что они скрылись и ничего не делают. Делают, но не очевидно, ищут новые формы.
Мне более грустно, что нет консолидации в нашем секторе. Все сейчас рассеялись по своим маленьким общинам. В нашей правозащитной сфере есть заявления относительно политзаключенных. А каких-то других совместных заявлений относительно происходящих событий нет.
Здесь может быть разный подход: делать все, чтобы выжить – или идти на таран. Каждый решает сам. Я в определенный момент приняла решение, что «Звено» не будет нигде фигурировать, чтобы сохранить регистрацию и саму организацию. Вместе с тем я понимаю, что ничего не делающая организация мне не нужна и неинтересна. Организация, которая выжила тем, что промолчала, сохранит юридическое лицо. Но зачем тебе вообще нужна эта организация? Чтобы она существовала на бумаге? Или чтобы она была голосом людей, говорила о проблемах? Для меня ценность организации в этом, а не в том, что она юридически существует.
Мы попали в жернова, «Звено» юридически уничтожат. Если бы мы ничего не делали, чтобы юридически ее сохранить, была бы тогда организация, о которой и вспомнить было бы нечего. Мы боролись, во всеуслышание говорили о проблемах и представляли людей.
Вместе с тем, выжить – тоже важно. Белорусы выживали в стольких войнах в ужасающих условиях. И как бы ни было плохо, сохранили свой язык, культуру, историю. Это ведь тоже благодаря тем, кто уехал в эмиграцию, не попал в тюрьму. Такая стратегия сохранить себя тоже важна.
– Что будет дальше?
– Думаю, еще минимум полгода ситуация будет ухудшаться. Общественный сектор и дальше будут закатывать в асфальт, но в определенный момент что-то сломается внутри системы. В этот момент нам нужно быть начеку в политике и экономике, решить вопросы со своим восточным соседом. Но если белорусы обретут свободу и мы сохраним свою независимость, то через 10 лет Беларусь будет европейской страной, в которую будут инвестировать различные бизнесы, очень популярным туристическим маршрутом для всех европейцев, отсюда будут идти стартапы во весь мир и мы будем гордиться собой. Белорусы, благодаря своим рисам, имеют все шансы сделать это.
СП/АА belsat.eu
