Это вроде не моя война, но... Как россиянка стала волонтером «Весны» и почему была вынуждена бежать из Беларуси
Евгения Бабаева – волонтер, активно помогавшая белорусам в течение нескольких месяцев, сама стала жертвой белорусского режима. Она сумела освободиться из Окрестина, а потом была вынуждена покинуть Беларусь. Евгения поделилась с «Белсатом» своей историей.
«Не смогла остаться равнодушной»
Евгения – россиянка, и до 2015 года постоянным местом ее жительства была Москва. Она профессионально занималась легкой атлетикой, а также популяризировала этот вида спорта.
«В конце 2015 года муж получил рабочее предложение из EPAM, и мы переехали в Минск. Но в Беларуси заниматься легкой атлетикой не удалось из-за слишком бюрократического подхода к спорту», – говорит Евгения. Весной 2020 года поступило предложение работать учителем физкультуры в одной из столичных школ. Решила принять предложение, опять-таки, ради реализации своей мечты. Прошла медкомиссию, была готова начать работу. Но пришел день 9 августа, который перевернул судьбы миллионов людей. Протоколы, которые вывесили в школе, и данные на платформе «Голос» расходились. И девушка поняла, что с такими коллегами-учителями она работать не сможет.
27 августа задержали двух ее друзей-белорусов. И Евгения больше суток искала их. Первый суд, который посетила девушка, оставил незабываемое впечатление. «Это был настоящий стресс! Одному дали штраф, другому – сутки. Я пыталась представить, как это переживают родные и близкие задержанных. Тогда мне захотелось что-то с этим сделать», – делится Евгения.
«Я россиянка, и это будто бы не моя война», – говорит девушка, но остаться равнодушной она уже не могла. Начала собирать информацию, нашла соответствующий чат в телеграме, стала посещать суды в качестве наблюдателя правозащитной организации «Весна». Первые месяцы, до декабря, были просто безумными: родные и близкие заключенных не знали, где, когда и как происходят судебные заседания. Волонтеры работали целыми днями, особенно с понедельника по среду. Занимались мониторингом судебных заседаний, завязывали контакты с родственниками заключенных, занимались консультированием – среди прочего и тех новых волонтеров, которые приходили помогать.
После марта количество задержанных стало уменьшаться, но увеличилось количество уголовных дел. «Это стало настоящим испытанием, как для родных, так и волонтеров. Люди получали огромные сроки заключения, что требовало много душевных и физических сил. Были дни, когда приходилось проводить в зале весь световой день», – вспоминает Евгения. Уезжать тогда она даже не планировала – с некоторыми родными осужденных возникла настоящая дружба.
«В то утро приходили к Стефановичу и Беляцкому. Я подумать не могла, что стану с ними в один ряд»
Тем же утром – 14 июля 2021 года – возле квартиры Евгению ждали представители ДФР. Предъявили постановление на обыск, в котором была указана статья 243 УК. Не было даже фамилии – на кого возбуждено дело. Когда Евгения попыталась вызвать адвоката, у нее вырвали телефон. По словам волонтера, обыск был довольно деликатный, с разговорами о спорте. Интересно, что понятыми были не соседи, а лица с соответствующей военной выправкой и пропиской в Витебской области. Они совершенно не знали, кто такая подозреваемая, так как российское гражданство стало для них неожиданностью. «У меня забрали ноутбук, банковские карточки, телефон, паспорт. При этом, вещи мужа оставили, когда увидели, что у него тоже российский паспорт. Семейный автомобиль на российских номерах тоже не обыскивали.
«Тогда я поняла, что все»
После обыска волонтерку увезли на допрос в ДФР. Двое сотрудников, которые не представились, провели беседу с девушкой без протокола. «Спрашивали в основном о наградах. Полагаю, что ответы показались им не до конца искренними. В итоге меня задержали на 72 часа и предъявили две статьи: ч. 2. 243 статьи УК (уклонение от уплаты налогов, которое принесло ущерб в крупном размере) и ч. 6. статьи 16 УК (соучастие в преступлении)», – вспоминает волонтер.
Пока сотрудники заполняли бумаги, в кабинет звонил мужчина – по голосу Евгения узнала мужа, но на его вопросы сотрудники отвечали, что не знают, где она, и бросали трубку. Потом был переезд в СК. Следователь в довольно грубой форме начал допрос. Неоднократно пытался вызвать государственного адвоката, но Евгения через некоторое время добилась, чтобы приехал ее адвокат. После 20-минутной консультации с адвокатом девушка заявила, что не будет давать объяснений, а только отвечать на вопросы.
До сих пор она не понимает, как на основании таких поверхностных вопросов следователь смог слепить целое уголовное дело. Все документы Евгения отдала адвокату. Потом трое сотрудников ДФР увезли Евгению на Окрестина. По дороге случилась странная вещь: один из конвоиров купил заключенной «Сникерс» и большую бутылку воды со словами: «Когда мы приедем, тебя не будут кормить, съешь хоть что-то». В том состоянии есть не хотелось совсем, пришлось себя заставить – и надеяться на лучшее. Что это было – проявление человечности или что-то другое, до сих пор ответа нет. Но и сегодня Евгения сказала бы тому сотруднику «спасибо».
«Это не просто нарушение прав человека, это настоящая пытка!»
В ИВС сразу случилась первая попытка пытки. Девушку поместили в так называемый «стакан» – бетонное помещение метр на метр, без окон, с массивными металлическими дверями и решеткой под высоким потолком, где она провела около получаса. Оставаться там – настоящее испытание. Затем девушку перевели в шестиместную камеру.
«Первое, что я почувствовала, это почти невыносимый запах туалета. К нему невозможно привыкнуть. Зато остальное показалось раем: целые кипы матрасов, подушек, книг и газет. Но через час рай был отобран. В следующей камере, где пришлось провести трое суток, не было ни матрасов, ни подушек», – так Евгения описывает условия.
Волонтер спала на собственной толстовке и газетах, которые прихватила из первой камеры. На вопрос, почему нет матрасов, ответ был короткий: «Не положено, у вас здесь особый режим». Что за «особый режим», не уточняли. Свет горел круглые сутки, а на второй день включили еще и дополнительный.
Где-то полдня Евгения оставалась в камере одна, и это тоже было страданием. Утешало, что через открытую кормушку смогла поговорить с заключенными из камеры напротив. Своей передачи от мужа Евгения так и не получила. На запросы к администрации был ответ: «Кто сказал о передаче, адвокат? Ну вот, пусть адвокат и передает». Хотя от адвокатов передачи не принимают, и администрации об этом прекрасно известно. На эти замечания звучало одно: «Ничего не знаем».
Девушка вспоминает еще один странный диалог. Она стояла у кормушки, ловила веяния свежего воздуха. Рядом проходил сотрудник с улыбкой от уха до уха и спросил:
– Как дела?
– Да не очень. Где моя передача?
– Какая передача?
– Та, что мне муж передал. Отдавайте.
– Что-то я не в настроении.
– А когда настроение появится?
– Не знаю.
– А что сделать, чтобы настроение вернулось?
– Не знаю, ничего не надо делать.
И он просто ушел, не переставая улыбаться.
«Мне показалось, что в тот момент надзиратель наслаждался. Возможно, от факта, что перед ним стоит женщина в нужде, без средств гигиены, а это тоже пытка. Как и отсутствие матрасов, и то, что воняет туалет, а бумагу выдают клочьями, и много чего еще», – рассказывает Евгения.
С бытовыми условиями на Окрестина было очень трудно.
«У одной из наших девушек начались месячные», – вспоминает Евгения, и ей было очень стыдно попросить прокладки. Обращались к женщине, которая напоминала врача: «У нас здесь у девушки месячные, дайте прокладки, пожалуйста». Ответом было: «Не разрешается, вот вам вата».
«Что это такое, 21-й век на дворе, какая вата? – хватается за голову Евгения. – Я не понимала, как здесь можно выжить, сохранив здоровье». От безумия спасали только разговоры с сокамерницами. Казалось, что как только закончишь разговор, то плохие мысли просто тебя уничтожат.
Одним вечером в камере появилась так называемая «подсадная утка». Женщина активно выспрашивала информацию.
«Было видно, что у них на меня ничего нет»
На третий день к заключенной волонтерке пришли из ДФР. «Сначала я стала в позу, что не буду разговаривать без адвоката. Если разговор добровольный, то я, пожалуй, откажусь», – вспоминает Евгения. В ответ прозвучали интересные выражения: «Зачем вам адвокат, если он придет, все это будет по закону, по УПК». Девушка их прервала: «Минуточку, а сейчас мы тогда не по закону, не по УПК будем беседовать?»
Офицеры из ДФР продолжили позитивный разговор о возможности выйти свидетелем ровно через 72 часа. «Было видно, что у них на меня ничего нет», – вспоминает Евгения. – Пытались выпросить хоть что-то, но я ссылалась на неразглашение». Дальше началось давление: «Как чувствуете себя? Нормально? А что, может быть хуже?» – звучали вопросы. Евгения старалась держаться и разговаривать с сотрудниками, как сейчас вспоминает, будто на позитиве. После предложения выйти свидетелем было сразу понятно, что им нужно. Разговор закончился предложением о сотрудничестве. «Конечно, никакой речи о настоящем сотрудничестве не было. Я знала, что выйду и потом уже со всем разберусь», – отмечает волонтер.
Единственной гарантией, что девушку выпустят, были устные заверения в виде «слова офицеров». Евгения вспоминает: «Я на них посмотрела и спросила: „Какое слово? Давайте подписывать…“» Она дала согласие и подписала бумажку об оперативно-поисковой деятельности под прикрытием. Получив контакты «куратора», девушка поняла, что действительно выйдет на свободу.
Евгения вспоминает, что перед тем как покинуть изолятор, ее привели в комнату метр на метр, с клеткой внутри, на беседу со следователем. С улыбкой от уха до уха следователь сказал: «Ну что, Евгения, как дела? Принято решение, что вы не представляете угрозы и можно вас выпустить». После целой стопки разных подписок девушку перевели на первый этаж. Там волонтер просила вернуть передачи за все время. Долго занимались поисками, но когда отыскали, то медикаментов там не было. Не получила Евгения и своего обручального кольца и сережек.
«Женя, надо уезжать»
В тот же день Евгения Бабаева вместе с мужем покинули Беларусь.
«Перед тем как покинуть Беларусь, очень боялась, что за мной будут следить. На тот момент никто не знал о договоре „сотрудничества“. Собрались с мужем за несколько часов и выехали».
После консультаций с коллегами и друзьями было решено сразу обнародовать вербовку и подписание договора о сотрудничестве. Евгения объяснила, почему они не могут рассказать, каким образом покинули Беларусь. Уезжали в течение нескольких часов того же дня. Чтобы не нанести вреда тем, кто им помогал, и тем, кто остался в Беларуси, пути их отхода пусть будут тайной. Теперь супруги в безопасности.
Правда, Евгения признается, что все пережитое заставляет ее обратиться к психологу. Ведь если не пойти за помощью профессионала, то все может обернуться новыми моральными страданиями и переживаниями.
«Осознание того, что мне пришлось срочно убегать, вынуждено менять условия жизни, приходит только сейчас. Не осталось ничего, к чему ты привык».
«Страшнее всего было ощущение, что тебя лишили абсолютно всего»
На вопрос, что было самое страшное, девушка отвечает коротко: «Ощущение, что тебя лишили абсолютно всего. И тебе остается только маленький кусочек зарешеченного неба. Профессиональная деформация сотрудников Окрестина налицо. Даже те, кто раздает еду, общаются только криками. Все, абсолютно все, на повышенных тонах, сплошная брань. Это даже нельзя сравнить с отношением к животному. Ведь даже к животным нельзя так относиться».
Девушка подчеркивает, что это интервью она дала, чтобы помочь другим людям.
«Есть одно золотое правило поведения в подобных местах. Звучит оно так: не верь, не бойся, не проси. Так вот, главное здесь – не верь. Следователи имеют определенные навыки убеждать, делают вид, что они что-то знают. Дела сфабрикованы и опираются на вымышленные, ложные свидетельства. Но чаще всего они просто берут „на понт“. Иногда они могут купить своим, якобы, хорошим отношением, попыткой помочь. Единственный совет в такой ситуации: сохранять рассудок, не поддаваться. Не верить тому, что говорят эти люди.
О планах на будущее Евгения говорит кратко. Как и прежде, собирается помогать людям, так как считает, что до сих пор все делала правильно. Не жалеет о случившемся. Планирует вернуться в новую Беларусь, чтобы свидетельствовать о нарушениях прав человека. Чтобы такого никогда больше не повторилось.
Стефан Глушаков belsat.eu
