Впервые в истории белорусский фильм выдвинут на «Оскар». Как мы ни просили, режиссер Дарья Жук не согласилась показать нам его до премьеры, но зато подробно рассказала о 90-х, в которых происходит действие ленты «Хрусталь», и сравнила их с сегодняшними днями.
Сложно говорить о фильме, который мы не смотрели. Это твоя личная история?
Эта история произошла не со мной, а с моей подругой, но когда я начала этим заниматься, оказалось, что она произошла с еще большим количеством людей. В 90-х все пытались попутешествовать или уехать навсегда. У нас была утечка мозгов и массовый эксодус. Сейчас я могу ездить по Европе и везде будут друзья, у которых можно остановиться. Я иду по Нью-Йорку и вижу друга из моего двора, с которым я выросла, и даже не удивляюсь, что он живет где-то рядом.
Мне близки желания главной героини и ее концепция субкультуры. Я участвовала в рэйвах и ими вдохновлялась. Диджейские вечеринки в Беларуси не были огромным движением, на них ходило 300 человек. Это была наша общность, где все друг друга знали, а если не знали, все равно были очень близки. Мы вместе тусовались, искали музыку, ярко одевались.
В Москве, например, это все осталось – только сейчас все в черном.
Фильм – он в том числе об отношении с родиной. Желание главной героини уехать находится в конфликте с близкими ей людьми. Ее мама считает, что Беларусь – наша карма: ты здесь родился и, значит, ты здесь должен жить.
У героини есть друг, наркоман и диджей, который думает, что сделает сейчас самую лучшую вечеринку на свете – и все изменится. А она считает, что мир крутится вокруг нее, что она всего достигнет – как в американских фильм, где все получается. Её мечта немного абстрактная: у нее Америка внутри, а что в самой Америке – она плохо понимает.
Если бы ты не уехала в Америку, то кем бы стала здесь?
Поступила бы в нархоз, иняз, БГУ – не знаю. Как серьезная девушка, я собиралась быть бизнесвумен. Идея кино была не из этого мира, ее просто не существовало, я не знала никого, кто занимался кино. На «Беларусьфильме» снималось много детского кино, я помню безумные истории о том, как кто-то из знакомых попал на съемки «Красной шапочки», но это все было далеко от меня.
«Хрусталь» – исторический фильм?
Это историческая драма по определению. Эпоха близкая, но все равно нужно продумывать каждый шаг, каждый предмет. Это была тяжелая работа для художественной группы: в Беларуси есть замороженные места, но найти их все равно сложно – нужно было ездить и буквально откапывать запущенные уголки.
После съемок я смотрела только на окна. Мне все время мешали стеклопакеты, которые пришлось закрашивать уже в спецэффектах. Меня это серьезно остановило в процессе монтажа.
А как ты объясняла 90-е молодым актерам? Они их понимали или это уже наполеоновские войны?
Им, действительно, было гораздо сложнее. И мне было сложно найти главную героиню.
Как-то в Москве я взяла одну актрису за руку и потащила в девять утра на вечеринку, которая длится всю ночь и заканчивается в полдень. У нее, конечно, был шок. Она никогда такого не видела, говорила: «Wow!».
Я поняла, что таким наскоком нельзя подготовить человека, и, чтобы пройти этот путь, мне нужен либо кто-то готовый, либо кто-то, кто фибрами души похож в своем отношении к миру, такому революционному, которое отторгало все, что есть. Мне случилось найти Алину Насибуллину – она играет Велю Сороку – которая как раз была в состоянии, очень похожем на героиню.
Поколение двадцатилетних – оно же не родилось в Советском Союзе, для них это космос. Они такие легкие, воздушные. А мы были немного приземленнее, более плотные и даже в каких-то моментах более ожесточенные – «сейчас поцарапаю, только дотронься».
В 93-м мы ездили в Польшу, тащили, что могли. Один раз я полдня выстояла на рынке – кажется, в Лодзи – продавая хрусталь, этот товар считался экспортным, на Западе он стоил больше.
В моем фильме хрусталь играет роль символа, означает мечту.
Все жители глубинки из фильма работают на хрустальном заводе. Они придают хрусталю, как чему-то прекрасному, форму – и точно так же они придают форму главной героине: «Да, ты думаешь, что ты такая, а мы думаем, что ты другая». И своими медленными движениями они, конечно, побеждают. Невозможно быть свободным в обществе, где люди страдают рядом с тобой, где они лично несвободны.
Насколько 90-е отличаются от сегодняшних дней?
Мы сидим пьем кофе – тогда это было невозможно, у нас не было кофейной культуры. У нас было мало публичных мест, где можно было как-то тусоваться. Поэтому люди тусовались и пили пиво возле филармонии или в парках. «Макдональдс» только-только открывался – это было место, куда можно было сбегать что-то купить, а потом вернуться посидеть «под часами».
Мне кажется, с тех пор многое изменилось, как-то устоялось. Тогда мы постоянно обсуждали национальную и другие идеи, все бурлило. У меня были друзья, которые говорили по-белорусски, у них была белорусская хип-хоп группа, они приходили на наши рэйвы, но хотели делать хип-хоп. Конечно, это была битва, но казалось, что и то, и другое – получится.
В 90-е белорусский язык хотели сделать обязательным, и по этому поводу также было много переживаний: как поступить в университет на белорусском? Это казалось невозможным. Мы обсуждали и другие идеи, но сейчас я не вижу этого.
Готовясь к интервью, мы поговорили с одним из участников рэйвов тех времен, который сказал, что эта культура не развилась из-за отсутствия легальных легких и «чистых» наркотиков.
У нас были молодые люди, которые приходили на всю ночь без наркотиков.
Мои подруги просто тусовались, они были заядлыми сторонницами здорового образа жизни еще до моды на него, носили с собой на рэйвы орехи и морковку.
Мне кажется, культура рэйвов затормозилась потому что были гонения, рейды на вечеринки время от времени. В какой-то момент у всех, в том числе у диджеев, возникали проблемы с органами.
А почему клубы закрывались? Их опасалась власть или они были коммерчески невыгодны владельцам?
Так во всем мире, на самом деле: лучшие клубы существуют два-три года, это такой всплеск интереса, а потом жизнь меняется, закругляется. Почему рестораны так быстро закрываются? Есть, конечно, культовые места, но часто тебе хочется чего-то нового.
«Центральный» вот живет.
«Центральный» не умрет никогда.
Какое твое любимое место в Минске?
Люблю угол рядом с «Макдональдсом», он мне очень дорог, мы там все встречались, пересекались и куда-то дальше шли, там было как-то страшно весело. Там до сих пор можно посмотреть на молодежь.
Как ты следишь из Штатов за Беларусью?
Фильм мы снимали полтора года назад, в марте, когда были огромные демонстрации «тунеядцев», и все это нас очень коснулось: это ощущается, даже если ты не участвуешь. Мы снимали в одной части города, но кто-то не мог доехать – его остановили. Помню, невозможно было шторы повесить, потому что их нельзя было купить в тот день оперативно.
За Беларусью я слежу через родителей и друзей, через «Фейсбук». У меня есть чудесные подруги, которые в Нью-Йорк переехали – например, писательница Татьяна Замировская, она пишет о белорусских, на самом деле, темах.
Я вообще не политический человек, читаю не новости, а истории – мне интересны истории потенциальных персонажей. Последние два года у меня было какое-то тоннельное видение: пришлось заниматься только «Хрусталем», я находилась в черной дыре фильма. Иногда у мужа спрашиваю – он журналист – «а что происходит, а расскажи мне быстренько…».
Кстати, он снялся у меня в небольшой роли американского консула. Как раз он приехал в Беларусь, и так случилось, что нам не хватало американца. Его так начесали, что я его не узнала, когда он вышел из мейкапа. Вся команда была уверена, что это настоящий консул. Он не просто отыграл – он был в этой роли все время.
Американское посольство как-то помогло вам?
Я просила их дать нам поснимать настоящий забор возле посольства – нам сказали, что объект охраняется, засекреченный, что там нельзя снимать. А сейчас они заинтересовались, и хотят посотрудничать с выпуском кино.
Вообще, меня поддержали американские налогоплательщики – небольшим грантом от «New York Council on the Arts». Я белоруска, но я прожила там какое-то время, училась, платила налоги – не голосую, но поддержки просить у них можно. Ну и американская мечта – понятная им тема.
А как помогла Беларусь?
Я знала, что сначала мне нужно зарекомендовать себя там, чтобы показать здесь. Такая у нас черта. Однако, государственных денег я не брала. Хотела, но в тот момент конкурс перенесли с весны на август, а уже нужно было снимать, все было готово. Может, нужно было подождать, но тогда казалось, что сейчас жизнь закончится, а я не сниму – либо сейчас, либо никогда.
Если бы мы перенесли съемки, команду пришлось бы собирать заново: я вытащила Каролину из Лос-Анджелеса, она не могла в другое время, у актеров также дичайшая занятость – здесь два дня и там один день, а тут уже репетиция.
О чем будет твой следующий фильм?
Я бы хотела заняться темой развала Советского Союза. Мне интересно, как Беларусь это переживала, как это отличалось от других в рамках одной большой страны.
Беседовали Якуб Бернат и Денис Дзюба