Я сидел с пилотом Лукашенко. Британец – «Белсату» о двух годах в белорусской тюрьме
Алан Смит был руководителем фирмы, которая занималась организацией врачебной опеки иностранцев, в том числе в Беларуси. По словам Смита, он купил билеты на поезд Брест-Тересполь группе граждан Ирака. Белорусский суд присудил ему два года лишения свободы за организацию нелегального канала миграции. 10 месяцев Смит провел в СИЗО № 2 в Витебске, а после отбывал наказание в колонии Витьба-3 в Витебской области. Он не мог рассчитывать на условно-досрочное освобождение, так как категорически отказался признать вину. 29 сентября он вышел на свободу. В разговоре с «Белсатом» Алан Смит рассказал о том, кто в Беларуси за решеткой говорит по-английски, как заказать массаж в камере, и почему Великобритания не спешила ему помогать.
Какое было первое впечатление, когда вы попали в белорусскую тюрьму?
Это был шок, я был совсем растерян. Условия были ужасные. Сначала я провел 14 месяцев в СИЗО, а после приговора оказался в исправительной колонии. Условия в них были похожи, но в колонии впервые за 14 месяцев я смог увидеть небо.
В течение 14 месяцев я ни разу не был на прогулке. Все время я сидел в камере 4 x 2 метра с пятью другим заключенными. Закрытые окна, нет вентиляции, все курят, открытый туалет внутри.
Я был единственным иностранцем.
Как вы договаривались, не зная языка?
Это было очень трудно. Когда я хотел что-то сказать, я пользовался словарем. К счастью, время от времени в камере появлялись люди, которые немного знали английский. Проблема была с тюремной администрацией, среди которой по-английски не говорил никто.
Дружили ли заключенные в камере СИЗО? Удалось ли вам создать какой-то коллектив?
Скорее нет, так как они очень напуганы господствующим в тюрьме режимом. Боялись, что кто-то из заключенных доносит. Это меня не касалось, потому что я не прятался и все говорил открыто. В каждой камере есть информаторы, которые сотрудничают с администрацией. Естественно, в камере была камера и микрофон, нас прослушивали.
Заключенные знали, кто был доносчиком?
Конечно, нет. Я был единственным узником, который провел в одной и той же камере 14 месяцев. Все другие сидели в этой камере около двух недель. Это делалось для того, чтобы люди не могли создать близких связей и никому не доверяли. Всем новым я сразу говорил, что «о делах не говорим».
Что изменилось, когда вы попали в исправительную колонию?
Сначала для меня это было, как свобода. Я мог гулять, открыть окно, дверь, видеть деревья. Обо мне знала вся колония: такой заключенный не попадал туда каждый день.
Я был единственным в Беларуси заключенным, который не подписал согласие об обязанности соблюдать тюремные правила – и, теоретически, я должен был попасть в карцер. Также я был единственным в колонии, кто не согласился остричь волосы.
Как выглядит жизнь в колонии?
Барак был разделен на 12 секторов, это была особая колония для бывших милиционеров, кэгэбистов, судей и чиновников. Администрация боялась, что я шпион, потому что я всегда задавал много вопросов.
Как вы смотрели на этих людей, которые раньше были по другую сторону – участвовали в организации репрессий?
Думаю, власти сделали большую ошибку, когда отправили меня туда, но было уже поздно. Всем заключенным приказали не разговаривать со мной, но это было трудно: в колонии сидели около тысячи человек.
На людей, которые знали английский, давили отдельно, чтобы они даже ко мне не подходили. Однако, мне удалось собрать большое количество шокирующей информации. Я разговаривал с судьями – их там было около десяти. Сначала они боялись, но потом признавались, что они не выносят приговоры, а только их объявляют. Решение принимает прокурор, который звонит и говорит, например: «Дай ему два года».
В случае судей и милиционеров решение о приговоре принимает КГБ, который имеет особое СИЗО, куда они попадают. Был случай, когда в колонии один парень встретил судью, который вынес ему приговор. И тот ему сказал: «Знаешь, какая у нас система – я только объявляю приговор».
Какие были отношения между заключенными и бывшими судьями и милиционерами?
Нехорошие. Никто с ними не разговаривал и им не доверял. К тем, кто с ними разговаривали, заключенные относились подозрительно. Ко мне нет, так как все понимали, что я с ними разговаривал, чтобы получить информацию. Я был довольно близок с одним судьей, который получил 14 лет, и спросил его открыто, сколько невинных человек он посадил. Он улыбнулся и сказал, что это были не его решения. А посадил он тысячу невинных людей.
А как они объясняли ваш случай?
Меня подозревали во многих вещах, и мое дело тянулось долго. По белорусской традиции, когда сидишь в СИЗО больше месяца, тебя не могут оправдать, ты должен получить срок. Судья сказал моему адвокату, что если я признаюсь, меня выпустят. Но я отказался. Более того: согласно белорусскому праву, после отбытия половины срока в случае хорошего поведения можно выйти на свободу. Я отказался признать вину – и отсидел весь срок.
Как это комментировали администрация и другие узники?
Председатель колонии получил инструкцию из суда, чтобы заставить меня подписать признание вины. Кстати, я воевал с тюремными начальниками каждый день.
Почему вы воевали, что вас заставляло?
Принцип. Я был невиновен, почему я должен был признавать вину? Белорусские власти бросили за решетку столько невинных людей, в том числе иностранцев, пытали столько заключенных – и никогда за это не заплатили. Я решил бороться с нарушениями закона и защищать права заключенных. Я был единственным узником, который это делал – и делал это так, чтобы об этом знал весь мир. Я не молчал, я угрожал голодовкой.
Какой результат имело такое поведение?
Руководство боялось огласки. Это я, например, описал, как в колонии дошло до массового отравления. После того, как администрация хотела несправедливо наказать других заключенных, я начал голодовку. Знаю, что такие протесты и резонанс действовали на них.
В колонии сидело много бизнесменов – и не только. Это была колония для известных людей. Одним из них был личный пилот Лукашенко. Я пытался с ним разговаривать, но он постоянно отказывался – ему приказали.
Там были офицеры КГБ, и мне удалось получить очень интересную информацию. Пока я не открою ее, чтобы не навредить им, чтобы у них не было проблм на всю жизнь – они и так получили по 15 лет. Я сидел также с Тарасом Аватаровым, получившим срок за участие в войне на Донбассе по украинской стороне.
На какие группы делились узники?
На две группы – на тех бывших милиционеров и чиновников, которые разговаривали между собой, и на заключенных, которые придерживались своих собственных правил, типичных тюремных запретов типа «не прикасаться к туалету» и т д. Однако это не имело никакой связи с отношениями с администрацией. В моей колонии не было, например, рецидивистов.
Встретились ли вы с агрессией со стороны других заключенных?
Наоборот – меня уважали, потому что я был единственным человеком, который противостоял администрации. Многие старались меня избегать, так как знали, что я ничего не боюсь.
Ваши друзья за решеткой не боялись контактов?
У меня там было много друзей, и даже перед моим освобождением они говорили мне, что думают, что их накажут. Они боялись протестовать, но знали, что я единственное их оружие против системы.
Были ли какие-то особенные традиции среди заключенных?
Да, там по-прежнему пьют чифирь. Если кто-то идет или возвращается из карцера, заключенные организуют такое совместное распивание чифиря. Я часто к ним присоединялся. Главная валюта в тюрьме – сигареты. За них можно заказать себе массаж, другие заключенные могут постирать тебе одежду и др.
Как выглядели ваши контакты с охранниками?
Не могу об этом говорить, чтобы им не навредить. Охранники не хотели разговаривать со мной – боялись, что потеряют работу.
Вас поддерживали британские власти?
Это трудный вопрос. Речь шла о политике: никто не хотел из-за меня портить отношения с белорусскими властями. Но нельзя сказать, что вообще не помогли: представители посольства посетили меня около десяти раз, они разговаривали с администрацией колонии. Я получил огромную поддержку от простых белорусов – и очень люблю их за это. Я получил большое количество писем и открыток, но много корреспонденции до меня, к сожалению, не дошло.
Как вам удалось устроить, чтобы мир увидели ваши карикатуры и острые письма на тему тюремных условий?
Это все было нелегально – мне их помогали выносить вне стены колонии. Я сказал властям колонии: «Если вы не позволяете мне высылать письма – я сделаю это сам».
Они не могли понять как, хотя проводили следствие – все-таки там было несколько сотен человек.
В колонии можно было даже пронести телефон – существовала целая цепочка людей, которые принимают участие в таких вещах. В моем случае я не должен был даже за это платить: люди знали, что я, как заноза в системе – и хотели мне помогать.
Смешно было, когда я начал голодовку: я сказал об этом в 16, а уже в 17 часов информацию об этом опубликовали во всей стране. Председатель колонии получил звонок из Департамента исполнения наказаний из Минска с вопросом, как это возможно. У меня сразу провели полный обыск – хотели найти спрятанный телефон. А я им говорил, что они ничего не найдут.
Что вы услышали на прощание?
Заключенные очень огорчились, так как знали, что я был их единственным защитником, они говорили, что не надеялись встретить никого подобного: другие заключенные-иностранцы просто сидели тихо.
В субботу специально ко мне пришел председатель колонии – и на этот раз был очень мил. Накануне я сказал, что ему я не прощу, и он заплатит за все, что я пережил в тюрьме.
Администрация тюрьмы, по-видимому, была разочарована, что вы не признали вину, и что они должны были вас терпеть столько времени?
Да, это была единственная причина, почему я должен был отсидеть полные два года. А когда меня выпускали, то отвели к машине через тыльный выход. Мне не отдали компьютер и мобильный, чтобы журналисты не смогли узнать о моем освобождении.
Потом от меня хотели еще 90 евро за то, что меня отвезут в аэропорт. Я сказал им, что могу доехать сам.
В аэропорту была подобная ситуация – там меня забрали в участок, где все милиционеры нервничали, так как имели задание не допустить моего контакта с журналистами.
Несмотря на то, что я пережил, я встретил в Беларуси большое количество хороших людей, и самое неприятное – что я должен был их там оставить. Этот был грустный день для меня, и для них.
Беседовал Якуб Бернат/ТП
