Этнограф Анна Энгелькинг начала изучать белорусскую деревню во время, которое можно назвать началом конца эпохи колхозов. Это – «последний вагон», и вскоре колхозная Атлантида окончательно пойдет на дно. Практически беззвучно, вместе с жителями, которых так и не услышали.
ПРОДОЛЖЕНИЕ.
Читайте «Колхозную Атлантиду» ч.1: «Прэдсядацель» и колхозный космос, мир вокруг колхозника.
И ч.2: Почему Сталин не заменил Бога, как Горбачев стал мифическим героем и почему красть у колхоза – не грех.
[vc_single_image image=”1″ img_size=”large”]
Восток и Запад
Разделение на Восточную и Западную Беларусь действительно существует, в этом Анна Энгелькинг убедилась, исследуя деревни на Гродненщине и Могилевщине. Существует в ментальности белорусской деревни. Коллективизация и репрессии пришли в Восточную Беларусь на 20 лет раньше. Это не могло не наложить отпечаток на тех, кому удалось это пережить.
– Те первые 20 лет советской власти были временем таких страшных репрессий, которых на западе никогда не было. Это было то, что полностью уничтожило белорусскую деревню. Я помню, что на Гомельщине, под Мозырем, где проводила исследования – почти в каждой семье кто-то пропал без вести. Или расстрелян, или вывезен, был убит в тюрьме. На западе это тоже есть, но в гораздо меньшей степени. Да и сама коллективизация была очень брутальная на востоке. Восточнобелорусская деревня в 20-е гг. была богаче. И эти территории не были настолько уничтожены во время Первой мировой войны, как запад Беларуси. Поэтому коллективизация там была более жестокой.
– Люди открыто говорят про те страшные времена?
– В самом начале исследований, когда я выезжала в Беларусь, то думала, что люди будут до сих пор боятся об этом говорить. Но я встретилась с обратным: те, кто еще помнит, уже на завершении своего земного пути, и они хотят, чтобы их услышали. Я не могу знать, о чем мне недоговорили, но я не встретила ни одного, кто бы до сих пор боялся. Нет, они говорят открытым текстом, что приезжал «черный ворон», что деда выдал тот сосед из деревни, а за ним в свою очередь вскоре тоже пришли. Также открыто говорят и о пережитом во время и после Второй мировой войны.
Так дед Михась из деревни Качановичи, которая на Пинщине, был осужден… за кражу собственного коня. «Я ішоў на фронт, пакінуў кабылу з жрэбікам. Забралі мяне. Пака я прыйшоў, стала трое. Прыйшоў осенью, сіна няма, я адну прадаў ды купіў сіна, каб гэтыя выкармыты. Судзяць у судзе – а я работаў царкоўным старастам – «Царкоўны стараста прадаў калхозную лошадзь!» А дзе ж яна калхозная лошадзь, кагда яе яе карміў, яна ў мяне! […] Прыязджаюць на месца, судзяць мяне. Пракурор кажа: «Тры года». Судзяць мяне. Не далі дажэ развітацца з жінкою. Праташчылі».
*Из книги Анны Энгелькинг “Колхозники”
Вторая разница между восточной и западной деревней – религиозная. Несомненно, что пейзажи на востоке отличаются – нет такого количества крестов, все будто сравняли с землей. Но это не пространство без веры, скорее – пространство без религии. Поколение старых людей не ходит в церковь или костел. Они не знают литургии, не знают всего религиозного ритуала, который знают на западе, где также церкви и костелы были закрыты. Но люди на востоке живут в убеждении, что Бог у них в душе, они убеждены в существовании этого измерения, и это дает им возможность почувствовать себя людьми.
[vc_single_image image=”5″ img_size=”large”]
«Поставьте памятник кулаку»
– Вы начали исследовать белорусскую деревню в 1993 году. Хотя колхозная система и существует до сих пор в Беларуси, наверняка мы видим конец колхозной эпохи. Если мы так и не услышим колхозников, это будет большая потеря для нас, белорусов?
– Эта потеря – очень велика. C XIX века в деревнях работают разного рода этнографы, собирают фольклор, проводят исследования. Очень большой слой деревенской культуры задокументирован. Но каждый ученый в ходе исследования имеет свою определенную цель, и преимущественно только она и учитывается. Фольклористы насобирают сотни, тысячи вариантов песен, но – не достаточно для этого контекста. Этнографы ищут ответы на свои вопросы и редко интересуются тем, что люди сами хотят о себе сказать.
[vc_single_image image=”7″ img_size=”large”]
-Так что мы теряем, когда уходят колхозники, когда уходит под воду наша «колхозная Атлантида»?
– В конце книги я написала провокационную вещь. О том, что на главной площади в Минске должен стоять памятник «кулаку». Я так считаю. Этот «кулак» – хороший хозяин, не добрый пан, а именно хороший хозяин, и есть тот самый «мужык-беларус, пан сахі і касы». Его уничтожала советская система. В результате уничтожила хозяйственно-экономически, но не уничтожила систему ценностей. И сейчас именно колхозники – носители этой аутентичной системы.
Если мы не слушаем этот голос и не интересуемся, что он нам говорит, это похоже на отрезание куска своей души, своей самоидентичности.
Сейчас в Беларуси очень развита мода на реконструкцию панской стороны жизни – дворцы, усадьбы, замки и т.д. Но это далеко не все. Глядя на современную Беларусь, прислушиваясь к мнениям, которые там звучат, постоянно слышу того пост-пан-крестьянина. Так, словно все время белорусы стеснялись деревни. А это не то, чего нужно стыдиться. Это то, чем надо гордиться. Я не знаю, осталась ли в Европе еще страна, в людских головах которой настолько бы сохранилась, полная достоинства, культура деревни. Хотя … может я немного идеализирую …
Но мало где встретила столько умных и хороших, достойных уважения людей, как именно в белорусских деревнях. Людей, которых воспринимаю как носителей фундаментальных ценностей для белорусской идентичности.
Дмитрий Егоров, belsat.eu
