«Он не может изменить мир, не может повлиять на события в своей стране. Все, что он может – поставить новый хлев в своем дворе». Андрей Горват – про полесского «маленького человека».
Вы даже не представляете, какая пропасть между Минском и Прудком! Когда я ездил в Белосток и Вильнюс, я не чувствовал такой разницы, как чувствую ее внутри Беларуси. Она видна во всем: в осколках услышанных разговоров, во взглядах и движениях. Я пятнадцать лет прожил в Минске и понимаю его. Уже год пытаюсь понять полешуков – почему они другие. Теперь я увидел очевидное: в полесских деревнях людей нет, полешуки – это земельные наделы. Современный человек обязан иметь индивидуальность. У полешука ее нет. У кого той холеры немного было, тот давно уехал. Остались те сельчане, которые презентуют собой свои огороды. Вот и вся философия.
Не нужно подчеркивать свою фигуру – нужно подчеркивать, что ты клумба
Это видно во всем. Взять хотя бы одежду.
Вот парень по Минску идет. У него длинная борода и тонкие ноги в узких портках. Снизу блестят голые белые икры. Нормально? Нормально. А в Прудке ко мне люди ходили на исповедь, ведь из-за моей бороды думали, что я священник. Я долго не мог понять вопроса: «А тебе вообще пить можно?» Потом понял и начал бриться. Ведь тут мой месседж: «Я модный европейский парень, немного философ, немного пацифист, я таинственный, но безобидный для людей» – никто в моей бороде не прочитал. Нет понимания – нету бороды.
А быть худым в деревне – это быть больным. Если ты огород, то должен выглядеть крепким. «Ты, может, болеешь?» – интересовались дяди и тети с широкими плечами. И вот год прошел, а я полюбил безразмерные бушлаты, широкие толстые штаны. Я полюбил одеваться так, чтобы хотя бы издали походить на человека, который поднимет ночвы с навозом.
На минском пешеходном переходе ждал зеленого сигнала светофора. А спереди – тётенька лет шестидесяти: с начесом, в джинсах и блестящих кедах. В деревне баба в шестьдесят – это баба. Смотришь на нее и не понимаешь, где баба начинается, а где земля, на которой она стоит. У нас тут самый модный цвет одежды – «сухой чернозем летним днем».
Вот когда праздник, то другое дело. На праздник полесская баба наденет черные штаны со стрелками, а сверху – блузку с крупным рисунком роз. В деревне не нужно подчеркивать свою фигуру – в деревне надо подчеркивать, что ты клумба. Здесь нет культа тела – есть культ пейзажных зарисовок. По одежде можно сказать про цвет и качество земли на участке, и какая клумба растет под окнами.
Поэтому меня поразила тетя в джинсах и блестящих кедах. Я увидел, какая у нее попа, но не увидел – какой огород. Я не смог ее прочитать. Я не смог ее понять. Тысячью голосов своих земляков я думаю: «Лишь бы что. Вот люди сдурели».
Я был убежден, что деревенские мужчины всегда надевают одно и то же – и в праздники, и в будни. Теперь я вижу разницу. Знаете, чем отличается праздничный костюм от рабочего? Он чист! Вот и все. Мужик не позволит себе рассказывать про розовый куст за хлевом. Он несет в общество другой месседж: «Я всё тяжело работаю. А вот баба у меня – куст, ишь какая гарная, этой блузкой с розами можно двух коров укутать, а я так, я просто рядом со своей бабой». Единственные лучики мужицкой индивидуальности пробиваются с бушлата с эмблемой какой-либо конторы или из военных камуфляжных штанов: «Вот я здесь работал, вот я здесь был в армии, а больше ничего о себе не расскажу».
Свобода полешука заканчивается за забором его села
Раньше мне казалось, что эта индивидуальность просто глубоко спрятана. Я смотрел-смотрел, искал-искал. Нет, нету.
Вот посмотрите на минчан – сплошные гении, все влиятельные и всесильны в восприятии себя. Сельчане, напротив, уверены, что маленькие незначительные люди. Невидимые и неслышные. Они не могут изменить мир, не могут повлиять на события в своей стране. Все, что они могут – поставить новый хлев в своем дворе. Свобода полешука заканчивается за забором его села. Человек он только в своем дворе, а в Зазаборье человеком перестает быть. Там можно воровать и тащить украденное в свои кадки. Там можно выбрасывать мусор. Там нельзя выражать свою волю. Зазаборье – как зарубежье.
Поэтому вы никогда не увидите на столичных акциях протеста прудковцев с вилами. Дело не в том, что они не хотят изменений. Они их очень хотят. Но не знают, что могут на что-то влиять. И вы не найдете слов, чтобы рассказать им о том, что Вселенная не имеет границ, что забор – это не предел. А прудковец никогда не поймет протестующих. Чего-то требовать за забором – на это нет права. Вот и все.
За забором люди-огороды будут голосовать за того, за кого им скажут. Они выплатят все налоги. За забором люди-огороды – послушные котята.
Как превратить послушного котенка в хищного зверя
Но не считайте их тупым безвольным стадом. На своих двадцати пяти сотках они прилежные хозяева – имеют и волю, и смелость. Только попробуйте сунуться туда, совершите там пакость – и получите пулю в спину. Но это будет очень медленная пуля. Сельчанин методично, незаметно, тихо-тихо будет вас уничтожать. Он растянет этот процесс на пятьдесят лет. Он поставит своей целью лично рассказать каждому жителю Земли про ваш пакостный поступок. Он напишет заявления на имя всех начальников – от председателя сельсовета до Бога. Я уже год являюсь соучастником такого: хожу, помогаю одному человеку, который потерял место своего поселения тридцать лет назад, составлять письма. У него нет надежды добиться правды. Но он не успокоится никогда.
Тридцать лет назад чужой сапог стал на единственный кусок земли, где мой знакомый имел свою волю, и в суровой полесской душе запустился необратимый механизм не забыть это и отомстить.
В полесских деревнях людей нет, а есть земельные наделы. Полешуки – это земельные наделы. Но если сузить мир до размеров того участка, вы увидите на нем человека – глубокого и смелого. А вышел человек за забор, встретил возле магазина другого человека – и вдруг искривилось пространство, и уже не люди, а два огорода бросают друг в друга семена кабачков.
Андрей Горват
